Голова (Империя - 3)
Шрифт:
Тут появились и родители, все молча расселись по своим местам за круглым столом, накрытым посреди комнаты под хрустальной люстрой с восковыми свечами. Вокруг сидевшей за обедом семьи, как с давних пор вокруг ее предков, тускло мерцали в изящных резных панелях старинные зеркала. Нарисованные ветки и пестрые птицы покрывали стекло по краям. На окнах были сборчатые белые шелковые шторы и золотистые с подхватом драпировки. Перед окнами высились позолоченные канделябры.
Отец, во фраке, - он вернулся с какого-то торжества, - разрезал птицу, мать озабоченно высказывала соображения по поводу ближайшего званого обеда, дети сидели чинно. Вскоре предстояло освящение нового
– Ты об этом знал, Клаудиус?
– Это был упрек, так как сын имел бестактность в присутствии других служащих удостоить бухгалтера беседой.
Сын явно не видел в этом промаха; тогда отец сослался на его друга Мангольфа.
– Вы, студенты, появляетесь здесь на один каникулярный месяц, не считаете себя членами нашего общества и потому ничего не признаете. Дело ваше. Однако твой друг Мангольф уже сейчас понимает свои будущие обязанности и находит общий язык с окружающим миром. Я узнал от сведущих лиц, что и пастор из собора Санкт-Симона и директор городского театра считают его одним из наиболее ценных участников предстоящего религиозного представления.
Лишь последняя фраза заставила сына вслушаться; он подумал, что именно из-за этого он в конечном итоге и не приемлет своего друга. "Нас разъединяет одно слово, которое он чтит превыше всего, это слово: преуспеть". И он снова погрузился в мысленное созерцание того, что было для него выше всякого честолюбия, всяких побед.
Тут вмешалась мать:
– Что ты так уставился на сестру? Ей даже не по себе.
Сестра видела, как он нахмурился, - уж не оттого ли, что было произнесено имя ее возлюбленного? Но брат, глядя ей в глаза, все время видел перед собой лицо другой, отсутствующей. Он знал это лицо, как ни одно на свете, и вместе с тем терзался сомнениями: что же он в сущности знает? Итак, можно любить ту женщину, как самую жизнь, и от избытка страсти не уметь прочитать на ее лице, злое ли оно, счастливое ли, похоже ли оно вообще на лицо чувствующего человека. "Вот моя сестра, - говорил он себе, - я знал ее ребенком. И она прекрасна, и она белокура, и у нее светлые краски и задорный нос. Если разбирать по частям, все черты ее лица несовершенны, и глаза и рот, но все в целом составляет существо, выросшее со мной вместе и такое, каким оно быть должно. А жестокая женщина с той стороны непознаваема и все же неотвратима. Надо скорее пойти к ней", - решил встревоженный юноша и отодвинул было стул.
Отец остановил его. Куда он так спешит? Верно, каникулы уже наскучили ему? Сын отвечал уклончиво:
– В конце концов я сдаю все экзамены, какие полагается, что ж вам еще от меня нужно?
– Но он понимал, к чему это идет.
– Может быть, на следующий семестр тебе хочется больше тратить? Пожалуйста. Развлекайся вволю.
Отец говорил это, насупившись, нахмурив лоб, казавшийся властным и в то же время беспомощным. Сын смягчился. "Сколько должен перестрадать такой суровый человек, чтобы поощрять даже мое легкомыслие". Глаза матери как о заслуженной дани просили о том, чтобы он принес ей в жертву ту женщину. А взгляд сестры выражал как будто лишь желание проникнуться тем, что происходило в нем.
Родители переглянулись, давая понять друг другу, что почва подготовлена. Мать сделала попытку:
– Имей в виду, об этом уже говорят. Мы не можем оставаться равнодушными.
–
Сын понял серьезность положения.
– Я живу не для людей, - заявил он с нарочитой твердостью.
– Жить наперекор им не так-то легко, - тем мягче заметил отец.
– В особенности если им уже известно все то, что нам бы, собственно, следовало узнать первым.
– Видя, что сын смущен, он заговорил тоном ласкового поучения: - Сын мой, вот тут у меня кое-какие документы, счета и прочее; надеюсь, они откроют тебе глаза на некую даму, которая, к сожалению, кажется, близка тебе?
Сын намеренно пропустил мимо ушей этот заботливый вопрос. Сестра сделала движение.
– Останься, Нора, - приказал отец.
– Каждый из вас должен знать, когда другому грозит опасность.
– Я ничего не хочу знать, - пролепетала сестра в величайшем страхе за себя. Так как она растерянно уставилась на брата, тот решил, что она малодушно от него отрекается.
– Анонимные письма!
– злобно выкрикнул он.
– Нет, счета, - возразил отец, - на фирменных бланках. Твоя, так сказать, нареченная сочла себя вправе делать долги от твоего имени. Суммы довольно значительные, но все же с бюджетом нашим она сообразуется. Она умеет приспособляться, - видно, особа опытная.
Этот намек переполнил чашу. Но сын чувствовал, что, пожалуй, перенес бы и его, если бы на лице сестры не было написано предательство. Под его ненавидящим взглядом она потеряла голову и залепетала:
– Ради бога, Клаус, она просто какая-то авантюристка!
– Это говорит твоя сестра, - подчеркнул отец.
Тогда сын вскочил со стула, остановился в решительной позе, лицо дергалось от бешенства, он готовился принять бой. Отец отмахнулся.
– Знаю, знаю. На будущий год ты получишь небольшое наследство, оплатишь им долги этой дамы и - в худшем случае - уедешь с ней. Но неужто ты рассчитываешь, что она станет ждать до тех пор?
Сын вздрогнул. Как они смеют! Мать и сестра встали из-за стола.
– И на этот счет у меня имеются сведения, притом с указанием имен, невозмутимо продолжал отец: - Я даже сомневаюсь, находится ли она еще здесь, в городе? Она была сегодня дома? Ты, надо полагать, справлялся?
Сыну стало дурно, он вцепился руками в стул. Мать, видя его смятение, сказала спокойно и манерно:
– Прямо невообразимо. Искательница приключений, и к тому же ни молодости, ни красоты.
Сестра чувствовала: "Надо все уладить, помочь ему любым способом".
– У всякого свой вкус, - смущенно сказала она, от смущения хихикая.
– Ну вот, мы по крайней мере узнали твой, - заметил отец, считая, что натиск имел успех и можно позволить себе насмешку.
Сын не удостоил сестру даже взглядом.
– При чем тут твои агентурные сведения, отец, когда для меня это вопрос жизни?
После чего у отца лицо приняло жалкое и пришибленное выражение. Мать, уверенная в своей правоте, протестующе покачала головой.
– Князь, ее муж, дурно обращался с ней!
– воскликнул сын.
– Он не был ее мужем. И она, говорят, предпочла ему его кучера, возразила мать и, видя, что сын еле сдерживается, добавила: - Обсуди это с отцом!
– А затем спокойно удалилась.
Сестра чувствовала себя отстраненной и потому тоже ушла, глаза ее были полны слез.
Отец сидел в выжидательной позе. Он склонил голову набок и разглядывал сына благожелательно, почти без всякого оттенка покровительства.
– Теперь мы одни, - сказал он наконец.
– Почему не признать, что на этот раз мы сплоховали?