Голова коммивояжера
Шрифт:
— Ага! Страсть всей жизни! Показывать дорогие безделушки… — раздался из коридора спокойный голос. Там под руку с восхитительной, совсем юной блондинкой стоял молодой человек и улыбался нам.
— Это, мистер Стрэйнджуэйз, два самых прекрасных моих произведения: Лайонел и Ванесса. У Ванессы сейчас каникулы. Дети, подойдите и представьтесь, — сказала миссис Ситон.
Обычные рукопожатия. Вблизи Лайонел Ситон выглядит старше своих лет, и намного старше. Пол сказал мне потом, что Лайонел был на войне, он один из тех, кто уцелел
— Мы были на речке, — сказала девушка, — Лайонел совсем спятил. Хотел подстрелить шотландскую куропатку из духового пистолета. Ну и, ясное дело, куропатка осталась целой и невредимой, а мы отморозили себе зады.
— Ванесса! — воскликнула миссис Ситон. — Мистер Стрэйнджуэйз, вы должны простить этим детям их дурные манеры, они плохо воспитаны.
Это было сказано довольно мягко, но Ванесса нахмурилась, отчего ее лицо будто потухло и стало совершенно невыразительным.
— Мы были лишены счастья воспитываться милейшей Дженет. Она, знаете ли, наша мачеха.
Это был неловкий момент. Но Лайонел Ситон сгладил его занимательным рассказом о том, как они только что охотились: в резиновой лодке, днище находилось ниже уровня воды, а вода была холодная, и поэтому они отморозили себе… и т. д. и т. п.
Он еще добавил что-то о своей удачно сложившейся судьбе, в том смысле, что ему не пришлось служить в королевской авиации — во время войны беднягам летчикам иногда приходилось спасаться в резиновых лодках.
Хороший парень. Держится несколько обособленно, сохраняя бесстрастное выражение лица, что бывает с детьми гениальных родителей или родителей с сильным характером.
Ванессе на вид лет четырнадцать. Лайонел находит ее бесконечно забавной, относится к ней покровительственно, с нежностью и в ее обществе выглядит на десять лет моложе. Она же — милое дитя — не ведает о том, что исцеляет его раны, полученные на войне.
Миссис Ситон подняла палец. Звенящая нота, словно колокольчик, который вовремя зазвучал благодаря знающему свое дело лакею, опять появилась в ее голосе:
— Кажется, я слышу, как поэт спускается вниз. Да, вот и он.
Так бывает во время великих событий: на улице флаги, оркестр вот-вот грянет марш, почетный караул уже салютует, толпа в ожидании, но из-за поворота вдруг появляется не Ее Величество, а бездомная собака или посыльный на велосипеде и быстро проносится по парадной улице.
Роберт Ситон торопливо вошел в комнату, улыбаясь непонятно кому. Невзрачный маленький человек в помятом голубом костюме, выглядевшем так, будто в нем спали.
Он уже хотел было поздороваться за руку с собственными сыном и дочерью, но Дженет Ситон указала ему на меня. Мы обменялись рукопожатием. Изумление постепенно исчезло с его лица, сменившись истинно присущим ему выражением почти сверхъестественной внимательности. Я начал описывать впечатление от розовых
— Спящая красавица… Да, — сказал он меланхолично. — И колючие заросли. Но задумывались ли вы, — на глазах он погружался, как крот под землю, в глубину собственных размышлений, — задумывались ли вы когда-нибудь, что на самом деле удерживало ее? Не шипы, а розы! Она стала пленницей собственной красоты и родителей, которые решили уберечь ее от судьбы, сделать неуязвимой. Королева, как вы помните, спрятала все веретена, да, это была ее вина. Я не верю в пророчество злой волшебницы. На самом деле бедной принцессе больше ничего не оставалось, как только слоняться без дела и любоваться своим отражением. Она вскоре заснула от скуки. Я не верю, что девушка уколола себе палец. И более того, — добавил он доверительным тоном, — я не верю в этого принца. Если бы он даже был, то никогда не пробрался бы сквозь колючие заросли. Это под силу только зверю, косматому зверю.
— У тебя в голове все сказки перепутались, Роберт, — сказала стоявшая рядом жена. — Пойдемте к столу.
В темных тонах, богато убранная, но не мрачная столовая. Все сияет — буфет, стол, за два века отполированный локтями, кресла в стиле ампир, подсвечники. Над камином портрет Лэйси — того самого, который построил этот дом на месте особняка времен королевы Елизаветы, сгоревшего во время пожара. Белые розы за окном. Изысканные кушанья. Прислуживает за столом карлик Финни Блэк, проворный и быстрый. Однако неловко как-то, когда слуга смотрит на тебя снизу, подавая овощи. Пока его нет в комнате, миссис Ситон говорит мне:
— Финни — выдающаяся личность. Настоящий шут.
— Вы имеете в виду — шекспировский? — К счастью, я уловил, как были произнесены эти слова.
— Да, в том, что он говорит, много мудрого, не правда ли, Роберт? Хотя гости всегда поначалу смущают его.
— И тогда он упорствует в своей глупости? — осмеливаюсь заметить я. Миссис Ситон в недоумении, но мне на помощь приходит муж:
— Мистер Стрэйнджуэйз цитирует Лейка: «Если дурак упорствует в своей глупости, он станет мудрым».
— Я думаю, что это полный вздор, — говорит Ванесса. — Он станет лишь глупее. Что и произошло с Финни.
— О, Ванесса, этот ужасный искусственный лимонад разъедает лак! Быстро вытри стол! — В голосе миссис Ситон скрытое раздражение. Ванесса вытирает салфеткой то место, где пролила лимонад, и шепчет:
— О, проклятое пятно! — Она выглядит возбужденной.
Я спрашиваю Роберта Ситона, над чем он сейчас работает. Прежде чем поэт успевает ответить, в разговор вклинивается его жена: