Голова королевы. Том 2
Шрифт:
— Ну а королева? — вырвалось у Кэрлея.
Ноэ бросил на товарища укоризненный взгляд.
Пельдрам насторожился.
— О вашей королеве я не буду говорить, — ответил он.
— Могу лишь добавить, что с вами собираются поступить так же, как с ними. Выяснилось, что вы… Впрочем, это меня не касается.
— Что вас не касается?
— Выяснилось, что вы принимали близкое участие в замыслах Марии Стюарт; таким образом, вам не избежать наказания, если только вы что-либо умолчите в своих показаниях.
— Да мы ничего не знаем о делах королевы! — поспешил возразить Ноэ.
—
— Меня это, господа, нисколько не касается, — с притворным равнодушием махнул рукой Пельдрам. — Ну, вы готовы?
— Мы к вашим услугам.
Оба секретаря последовали за Пельдрамом и под сильным конвоем были отправлены в Тауэр, где их приняли в свои объятия мрачные подземелья, на страже которых стояли сумрачные тюремщики.
Как могло казаться на первый взгляд, Пельдрам принялся за выполнение возложенного на него поручения довольно-таки неуклюжим образом, но на самом деле это был совершенно правильный путь, и разлученные между собой арестанты на все лады день и ночь повторяли про себя его слова. Каждому из них становилось совершенно ясно, что более всего может выиграть тот, кто первый принесет повинную.
Пельдрам неоднократно посещал их в камерах, не упуская случая внушать им каждый раз то же самое. Хотя никто из них не сделал признаний, но по истечении некоторого времени Пельдрам почувствовал, что почва достаточно подготовлена, и доложил об этом Валингэму.
Государственный секретарь только и ждал этого.
Чтобы выслушать показания обоих секретарей, была назначена целая комиссия под председательством его самого, разумеется, остальные члены этой комиссии сидели там только для вида.
В день допроса перед комиссией привели сначала одного Ноэ, и Валингэм обратился к нему необыкновенно ласково.
— Сэр, — сказал он, обращаясь к Ноэ, — ваша повелительница очень глубоко провинилась перед законом, и весьма возможно, что все ее соучастники вместе с ней должны будут предстать перед судом. Но соучастниками могли быть только лица, которые вели ее корреспонденцию, то есть секретари — вы и Кэрлей!
— Милорд, — после некоторого раздумья ответил допрашиваемый, — мне неизвестно никакой вины за королевой Марией, а тем менее могу быть виновным в чем-либо я сам.
— Вы хотите, может быть, сказать этим, что Мария Стюарт сама вела всю корреспонденцию?
— Да, она сама вела всю свою корреспонденцию, но то, что я видел, — была самая невинная переписка. Впрочем, отправкой корреспонденции заведовал не я, а Кэрлей.
Валингэм приказал увести Ноэ и привести Кэрлея.
Первые ответы Кэрлея были в общих чертах похожи на ответы Ноэ, но, когда ему предъявили показания Ноэ, что отправкой корреспонденции заведовал он, Кэрлей испугался и показал, что Мария Стюарт диктовала Ноэ все письма, и Ноэ потом исправлял ошибки и правил слог. Вновь вызванному Ноэ был предъявлен этот оговор, и он был принужден признаться, что это так и было. Но он добавил, что Кэрлей шифровал все письма и заботился о доставлении их по адресатам. Кэрлею пришлось признаться в этом, и, когда их обоих уличили в отрицании или, по крайней мере, в сокрытии важных показаний, им стали грозить пыткой. Напуганный этим, Ноэ признался,
На этом допрос был закончен. Теперь власти имели в руках все доказательства участия Марии Стюарт в заговоре.
Валингэм спешно принялся за доклад государственному совету, в этом докладе он объединил все показания и улики, что должно было послужить фундаментом для обвинения Марии Стюарт.
Между прочим, когда заговор был открыт, симпатии народных масс оказались на стороне Елизаветы, что доказывало, насколько в воображении заговорщиков были преувеличены любовь и сочувствие населения к Марии Стюарт. Очень часто на площадях и на народных собраниях раздавались голоса, проклинавшие Марию и ругавшие ее бранными словами, порочащими ее репутацию и честь. Но в то же время и жестокость расправы Елизаветы с заговорщиками вызывала порицания толпы.
Валингэм, разумеется, часто и подолгу совещался с Бэрлеем о ходе следствия против Марии, представил ему полный доклад, и, когда наконец увидал, что может предъявить шотландской королеве веское обвинение, то заставил шурина пойти на решительный шаг.
Но для этого прежде всего надо было получить согласие Елизаветы. Из всего образа действий английской королевы довольно ярко проступает ее характер; при все своей энергии она прежде всего оставалась женщиной, боящейся последнего, решительного шага. Поэтому каждый раз, когда Бэрлей заговаривал с ней о судьбе Марии Стюарт, Елизавета впадала в нерешительность и не могла побороть свои колебания. В конце концов это так надоело Бэрлею, что он заявил Валингэму о необходимости прекратить все это дело.
— Милорд, — ответил Валингэм, — я понимаю вас. Но будьте так добры, возьмите меня как-нибудь с собой, когда вы отправитесь на совещание с королевой.
Так и было сделано. И Валингэм напомнил королеве обо всем, что замышляли заговорщики. Он указал, что в стране не может наступить успокоение, пока существует причина волнений — Мария Стюарт. Сослался на то, что короли могут прощать личные обиды, но не имеют права подвергать страну вечной опасности, а до тех пор, пока не будет покончено с Марией Стюарт, Англии будет грозить постоянная опасность и извне, и изнутри.
Елизавета была бы очень рада, если бы ее уговорили, но она именно не хотела, чтобы все дело получило окраску личной мести с ее стороны.
Но Валингэм был наготове и тут.
— Ваше величество, — ответил он — народ требует от вас справедливости. Пусть сам народ, в лице своих представителей — первых пэров государства, решит судьбу виновницы вечных беспорядков. Пусть специально вами назначенная комиссия выслушает мой доклад и вынесет свое решение.
— Допустим, что это так и будет, — сказала королева, — но ведь короли и государи всей земли ревностно отнесутся к приговору коронованной особе, и все они станут моими врагами, если этот приговор будет чересчур суров.