Голова королевы. Том 2
Шрифт:
Лорды низко кланялись, когда Елизавета проходила мимо них, Лейстер же следовал за ней с невольной робостью в душе. Ее слова о том, что она может возвысить того, кто принижен, для его честолюбия были соблазнительной приманкой, уже начавшей оказывать на него опьяняющее действие. Уж не помышляла ли Елизавета выбрать его себе в супруги? Не ради ли одного испытания отправляла она его в Голируд? Ее милость, которою она щедро осыпала его, отказ дать ему увольнение — все говорило за то, что королева хотела вознаградить его за удар по его самолюбию и готова позволить ему высказать ей это в глаза. Но что он скажет ей? Мыслимо ли сознаться королеве, что его мужское тщеславие забавлялось ею? Мог ли он сказать гордой дочери Генриха VIII: мужчина, осмелившийся признаться ей в любви, утешился
Кабинетом Елизаветы служила прелестная, уютная комната, При входе стояли две статуи вооруженных негров, в левой руке у каждого был щит полированного серебра, а в правой эти фигуры держали канделябр со свечами таким образом, что огни отражались в щите. Синие бархатные занавеси были оторочены ярко-красной шелковой бахромой, пушистые ковры устилали пол, справа стоял рабочий стол старинного английского дуба с драгоценной художественной резьбой, слева — цветочный столик, мягкий диван был обит синим бархатом и отделан алой бахромой, возле него помещались маленькие столики, на которых лежали книги в роскошных переплетах с серебряными застежками, свитки пергамента и прочие вещи, указывавшие на то, что королева посвящала часы досуга серьезным занятиям.
Елизавета остановилась посреди комнаты и заговорила тихим, но твердым голосом:
— Теперь мы одни, милорд Лейстер, скажите же мне, почему хотели вы покинуть мой двор. Только избавьте меня от упрека, который я уже сделала себе сама. Мне не следовало посылать вас в Голируд после того, что было сказано между нами. Было бы лучше, если бы я избрала другую цель и дала вам поручение иного рода. Однако сделанного не воротишь, и я сожалею о том. Ну, оставим теперь это! Так объясните же мне, почему именно теперь, когда я еще больше нуждаюсь в вашем совете, потому что вы лучше осведомлены о государственных делах в Шотландии, чем Рандольф, вам вздумалось пренебречь моею дружбой? Неужели я столь глубоко оскорбила вас, что вы все еще сердитесь?
— Ваше величество, одно ваше слово, один благосклонный взгляд — и моя скорбь, причиненная вашим неудовольствием, будет вполне исцелена. И здесь, как и в Голируде, я чувствую, что не гожусь для государственной службы, а еще менее того — для придворной. Я узнал жизнь с ее веселой стороны, никогда не находился в зависимости, не имел над собою никакого начала и привык говорить все, что подсказывало мне сердце. Таким простодушным приехал я сюда, увидел в вас прекрасную Елизавету Тюдор и мне дела не было до короны, украшавшей вашу голову. Если бы я видел только королевский венец, то приближался бы к вам лишь с благоговейным почтением. Вы напомнили мне о том, что я стою не перед женщиной, а перед коронованной особой. И вот в своем жестоком огорчении я поклялся возненавидеть вас…
— И полюбить другую! — перебила его Елизавета с большой запальчивостью, ее лицо пылало, глаза сверкали зловещим блеском. — Вы вздумали отомстить за себя и предать меня Марии Стюарт, но она разгадала вас. Довольно, милорд Лейстер! — гневно воскликнула государыня, когда Дэдлей попытался возразить. — Я, королева Англии, уже слишком много терпела от вас! У вас хватило бесстыдства сознаться, что мы недостойны больше высокой чести пользоваться вашим расположением? Ваше желание исполнилось: вы уволены от занимаемых вами должностей. Берегитесь, однако, милорд, чтобы ваш язык не подвел вас, иначе ваша голова как изменника, может скатиться на плаху в том самом месте, где падали головы Варвиков. Вы свободны. Ступайте!
Королева гордо выпрямилась и стояла в пылу страсти перед Лейстером, дрожа от гнева и волнения. Она была прекрасна в своем раздражении повелительницы.
Дэдлей почувствовал, что только любовь могла так гневаться. И, увлеченный страстным желанием поймать благоприятную минуту, забыв все, что его связывало и чем он рисковал, он дерзнул не подчиниться ее приказу.
— Ваше величество, — сказал он, — теперь я не уйду, пока вы не выслушаете меня и пока не получу от вас прощения или не буду уведен вашими слугами
Елизавета протянула ему руку и сказала мягким тоном, который делал ее неотразимой:
— Вы правы, Дэдлей, подобное подозрение недостойно меня. Боже мой, неужели я похожа на всех женщин, что забылась вторично и опять-таки перед вами, Дэдлей?
Было что-то нежное в тоне, которым она произнесла эти слова, и это ободрило Дэдлея. Он бросился на колени перед Елизаветой и страстно стал признаваться ей в своих чувствах:
— Мог ли я обожать вас, как прекраснейшую и божественнейшую из женщин, если бы вы оставались всегда только королевой? Ваша женская слабость придает вам больше очарования, чем королевская диадема. Неужели вы хотите отречься от дарованной Богом природы, которая так прекрасно проявляется в вас, и быть только королевой, а не женщиной, которая благоухает любовью и находится в расцвете красоты? О, если у вас нет ничего для меня, кроме почетных мест, то я охотнее соглашусь горевать вдали, чем поклоняться этому холодному королевскому величию. Я не завидую вашим министрам, все, что может дать королева, не стоит одной улыбки Елизаветы. Неужели я должен терпеть муки Тантала и, томясь жаждой, смотреть на серебряный источник, который не может дать ни капли воды? Нет, если не все еще в вас превратилось в недосягаемое величие и гордое достоинство возвышенного существа не от мира сего, если вы еще способны представить себе жестокие пытки несчастного, тогда из сожаления ко мне вы навсегда прогоните меня прочь.
Елизавета села на диван, оперлась головой на руку и, слушая его, погрузилась в сладкие мечты.
— Дэдлей, — прошептала она, — а если бы я показала вам на деле, что может совершить воля женщины над собственным сердцем, и потребовала от вас одинаковой нравственной силы? Может быть, я увидела предопределение судьбы в неудачном исходе вашего сватовства и захотела поразмыслить теперь о том, не буду ли я счастливее, избрав себе супруга…
Озадаченный, Лейстер затаил дыхание. Голова пошла у него кругом от ее слов. Елизавета распахнула перед ним все храмы блаженства, а он уже сковал себя с другой женщиной.
Королева, не подозревая причин его смятения, наслаждалась его растерянностью.
— Я ничего не обещаю, Дэдлей, — еле слышно произнесла она. — Я только указываю на то, что поколебалась в своем решении и что виновником этого колебания являетесь вы. Если я высказываю вслух то, на что другая женщина намекнула бы только краскою стыда, то пусть это докажет вам, что я ощущаю свое женское сердце под королевским пурпуром. Но я никогда не пощажу своего сердца, если не сочту за лучшее потакать ему. Для того же, чтобы я могла испытать себя и взвесить свою слабость против всяких иных побуждений, вы должны остаться здесь. Я не боюсь борьбы, попытайте счастья и докажите, чего может добиться сила любви над женским сердцем.
Елизавета сказала это полувызывающим и полуободряющим тоном, и это ее заигрывание было настолько теплым и обворожительным, что Лейстер в пылу страсти открыл объятия, но достаточно было одного взгляда Елизаветы, чтобы его простертые руки быстро опустились, не успев еще коснуться ее.
— Вы слишком бурны, Дэдлей, — прошептала Елизавета, раскаиваясь, что охладила его порыв, — вы забываете, что я — королева. Оставьте меня, Дэдлей, я уже и так слишком долго занималась пустяками, как женщина, не думая о более серьезных обязанностях. Но воспоминание об этом часе я унесу с собою в зал совета, когда зайдет вопрос о выборе супруга для меня. И если я решусь сделать выбор, то вам должно быть отдано предпочтение перед прочими искателями моей руки.