Голова Минотавра
Шрифт:
— Ты чего это так удивляешься? — спросил Мок.
— Да ничего… ничего, — на мгновение задумался Попельский.
— А откуда это письмо пришло?
— Неизвестно. Клементина Новоземская обнаружила его под дверью собственной конторы. Кто-то подсунул его из коридора.
— Хлопотное, далекое путешествие… — задумчиво повторил Мок слова из письма.
— Погоди, сейчас только все и начнется. — Попельский даже приподнялся на стуле, слоно готовящийся бежать спринтер. — На оба вопроса Новоземская ответила утвердительно….
— А как она проверила девственность? Что попросила дворника услугу оказать?
—
— Ну и? — Мок был настолько заинтригован, что даже не глянул на официантку, которая поставила перед ними по большой бутылке живецкого пива.
— Низкорослый, худой, около сорока лет, очень элегантно одетый…
— Идеальный господин Никто, — перебил его Мок. — Человек без каких-либо особенностей.
— Ошибаешься, — отпил глоток пива Попельский. — Увидав его, пани Новоземская искренне опечалилась. Как только он вошел к ней в контору, до нее сразу же дошло, что на этом мужчине она не заработает. "Невообразимо уродливый", именно так она и сказала. Позволь, я процитирую ее слова еще немного. Я же записал все, что она говорила. Итак: "Мужчина не обязан быть красавцем. Он может быть лишь немного красивее дьявола. Но вот дьяволом уже быть не может". Вот как она его охарактеризовала. А вот тут более тщательное описание: "Густые, толстые и седеющие волосы, словно шапка начинались сразу же над бровями. Синяя, выбритая щетина доходила до самых глаз, которые были маленькими и похожими, словно бы их кто-то воткнул в голову. Квадратная челюсть, неровные зубы, узкие губы". Новоземсякая приняла от него причитающиеся за запись деньги и договорилась с Марией Шинок на тот же день, ни на мгновение не веря в матримониальный успех того свидания. Она даже облегченно вздохнула, когда мужчина ушел. Больше уже она его не видела.
— Он не пришел… — задумчиво произнес Мок.
— А вот теперь слушай внимательно. Встреча этого графа с Клементиной Новоземской произошла 30 августа 1936 года… В тот же день, после полудня он должен был встретиться с Марией Шинок. Тебе эта дата ничего не говорит?
— Именно тогда девушку нашли искусанной?
— Да! — Попельский ударил ладонью по столу, что даже пролилось пиво. — Это он, Эби! Он пришел на ту встречу, но в контору не заходил. Подождал, покуда девушка не вышла оттуда. И он пошел за ней. А она, наверное, плакала, поскольку была обманута тем, что мужчина не пришел на встречу. Она шла, ничего не видя по причине слез, а в своей несчастной сумочке напрасно несла квасцы, которые должны были вернуть ей утраченную девственность. А этот монстр шел за ней… И где-то на нее напал…
Подошла официантка и поставила перед ними тарелки. Мужчины прервали беседу, но не разрывали связей взглядов. Их не интересовала жесткая и зарумяненная шкурка, легко отстающая от розового, сочного мяса, ни белые кучки силезских клёцок [148] , ни небольшие холмики гороха и красной, густой, исходящей паром капусты. Никто из них даже не глянул на официантку, которая
— Чего она хочет? — не выдержал Мок. — Чаевых? Дай ей, Эдвард, а то у меня нет мелочи!
148
Клёцки из вареного картофеля и картофельного крахмала (3:1) с небольшим прибавлением муки. Подаются ко вторым блюдам вместо картошки. — Прим. перевод.
— Речь идет не о чаевых, — ответила официантка по-немецки, а на ее лице было написано возмущение. — Я узнала о том, что вы спрашивали, — в Попельскому она обратилась уже по-польски. — Тут как раз пришел мой коллега, который тогда обслуживал того некрасивого пана.
— Вы можете его позвать? — Попельский вручил ей пятьдесят грошей "на чай".
— Гельмут! — позвала та. — Иди-ка сюда, сынок!
— В чем тут дело? — Мок наколол клецку на вилку и застыл. — Я видел, что когда мы зашли, ты долго с ней о чем-то беседовал… Мне казалось, будто ты спрашивал свободный столик… Может, ты все же объяснишь мне, наконец…
Попельский перенес взгляд на подошедшего к столику официанта Гкльмута. То был широкоплечий парень, на лице были видны следы от оспы.
— Чем могу служить уважаемому пану?
Официант стоял в предписанной правилами позе.
— Выпейте, пан Гельмут, за мое здоровье. — Попельский и парню вручил пятьдесят грошей. — Мы можем говорить по-немецки?
— Разговаривать — да, выпить — нет, — официант произнес это по-немецки, огляделся по залу, но монету сунул себе в карман. — Сейчас пить не могу.
— А кто говорит, что сейчас? — Попельский отрезал приличный кусок рульки и наложил ножом побольше хрена. — Выпьете позднее, а сейчас кое-что нам расскажите. Ваша коллега упоминала, что где-то с полгода назад был тут у вас клиент с исключительно отвратительной внешностью. И что вы его обслуживали… Это может быть очень важным, возможно, что тот человек — это опасный убийца, — последние слова Попельский произнес практически шепотом, показывая официанту свой полицейский значок. — Вполне возможно, вы являетесь владельцем необыкновенно ценной информации. Не хотелось бы вам поделиться ею с нами?
— Я не понимаю одного слова. "Отвратительный"? — Гельмут явно был сбит с толку.
— Уродливый словно обезьяна, — вмешался Мок.
— Тогда я его помню, — расцвел официант. — Он и вправду был некрасивым, словно обезьяна, всю салфетку запачкал… Что-то писал на ней… Я тогда обратил его внимание. Он извинился, даже заплатил за стирку. Это все, что я помню.
— Да ну, пан старший, — Попельский дружелюбно усмехнулся, — наверняка вы помните гораздо больше… Присядьте-ка к нам, выпейте пивка или водочки…
— Не могу я присаживаться к клиентам, — Гельмут вновь оглянулся в сторону бара.
— А что тот уродливый клиент заказывал? — спросил Мок.
— Не знаю, но, похоже, то же самое, что берут все остальные. Клёцки по-силезски и рулет. А потом он ушел. Больше ничего я не помню. Все это было так давно.
— А что он писал на той салфетке, пан не помнит?
Попельский поднес ко рту трясущуюся шкурку, сделавшуюся коричневой от горчицы.
— Нет, не помню. Всю салфетку исписал, так что и воспользоваться нельзя.