Голова в облаках (Повесть четвертая, последняя)
Шрифт:
— Семен Петрович, милый чародей техники, неужели заставите просить бедных женщин! — сказала весело, с насмешливым кокетством. — Или мы совсем не нравимся вам?.
Сеня не поддался и тут. О магистрали знали начальники повыше ее, а самой красивой женщиной в мире он считал свою Феню.
Потом он увидел их в буфете за одним столиком, пожалел. Обе светлые, как сестры, белокурые, синеглазые, но молодая Зоя Яковлевна вроде бы за старшую, а Вера Анатольевна за меньшую, хотя лет на десять старше Зои и держится строже, в очках. Вот бы все женщины
— Видал подружек? — сказала семипудовая Анька Ветрова, когда за ними захлопнулась дверь. — С виду водой не разольешь, а раскопай и увидишь совсем-совсем другое. — Оперлась голыми по локоть руками на буфетную стойку и поглядела на него покровительственно.
— А зачем раскапывать то, что они сами закопали? — спросил Сеня, доедая котлету.
— Святая простота! То-то пялил ты на них голубые глазки, будто ребенок на матерь. А затем раскопать, Сенечка, что Вера Натольевна всегда любила Зойкиного Межова. С той еще поры, когда он директором в совхозе служил, а она зоотехником главным, и сынок у ней от него, такой же толстолобый, как Межов, и с Кузьмичевым она разошлась из-за него. А Зойка тогда еще у брата в колхозе работала, дояркой. Ведь Мытарин-то Степан Яковлич — родной брат ей.
— Ну и что?
— Да как же что, когда Вера Натольевна и посейчас любит Межова. Неужто Зойка-то не думается! Ведь у Веры Натольевны сынок растет межовский, а у Зойки, хоть и жена, — никого, пустая ходит который год. Вот тебе и подружки! Она же тогда с сыном Щербинина гуляла, — продувной такой, безоглядный, в районной редакции служил, Зойка-то скинула от него, вот и не родительница больше. А он в Москву сбежал вскорости. Или опять непонятно?
Сеня был в буфете один, все уже пообедали, можно не торопиться, но он встал, даже любимый свой компот не допил.
— Не возьму в толк соображения разума, Аня, зачем мне эти сплетни ненужности!
— Фу-ты, ну-ты какой! — Анька уперла руки в бока, затрясла в смехе мясистыми щеками. — И зачем судья Катерина Лексевна Мытарина заглядывает к нам, тоже не знаешь? Тоже ведь бездетная, а Мытарин вон какой мужичище, любая с радостью прислонится, не то что наша очкастая. И чего он выбрал неплодную, не попалась, что ли?
Сеня бросил на стойку мятую рублевку:
— Получи, Анна, за обед, и до свиданья. Не хочу тебя слушать!
— Напугал-то как! — Анька зазвенела мелочью. — Слушай не слушай, а правда, она сама скажется. И утята пропадают с ранней весны. Большие пропадают, Сенечка, а не маленькие. На Титкова кота грешат, а нешто он дурак, станет больших ловить, когда малые рядом — они же мягше, слаще и хватать ловчее.
— Замолчи, Нюрка! Ты вредная, нехорошая баба!
— Это я нехорошая? Возьмн свои копейки… Для всех стала нехорошей. Вспоминать еще станете, звать, да не дозоветесь. Последнюю неделю служу, хватит…
Сеня прихлопнул дверью ее звонкий голос и заторопился в свою
Бойкот Сени встревожил совхозное начальство. К вечеру на уткоферму прилетел на мотоцикле сам директор Мытарин.
— Молодец! — прогремел он на всю мастерскую, как веселый майский гром. — За идею надо бороться до конца, молоток, но и мы не будем стоять в стороне, мы не враги нового. Завтра же проведем публичное обсуждение твоей самобеглой дороги.
— Не дороги, а механической грузо-пассажирской магистрали, — уточнил обидчиво Сеня.
— Извини — магистрали. А если аббревиатурой — МГПМ, верно? Я же понятливый, Сеня, я горой за твою идею. Мы обсудим ее не только в своем коллективе, но пригласим районных руководителей, специалистов. Конечно, при условии, что ты сегодня же отрегулируешь все механизмы фермы. Согласен?
— Ладно.
Сеня начал искать инструментальную сумку, а Мытарин на дымно стреляющем ИЖе ускакал в центр к большому начальству.
Договорные обязательства они оба выполнили. Сеня поздним вечером того же дня, Мытарин — на следующий, поскольку начальство из райсельхозуправления не сразу согласилось принять участие в таком обсуждении. Межов рассердился, подумав, что Мытарин его разыгрывает, а Балагуров и вовсе забыл про свое обещание Сене. Но вспомнив о разговоре в больнице, оживился:
— Это ведь в самом деле интересно, а не только забавно, а? Но осуществимо ли, как считаешь?
— Обсудить надо, тогда и решим, — сказал Мытарин. — Сеня лет сорок работает в Хмелевке, меня еще на свете не было, а он уж что-то изобретал, совершенствовал. И на уткоферме все механизмы его руками смонтированы, подогнаны. Давайте не будем считать его чудаком, он вполне заслужил серьезное внимание.
— Согласен. Всегда считал его самым разумным в Хмелевке. — И засмеялся: — После тебя. Это ведь ты надоумил Сеню смерить носы у Илиади и Веткина? Мне сам Илиади звонил, он видел тебя там.
— А что делать. Они который год спорят, у кого больше, а смерить не догадаются.
— Смотри, Мытарин, подзалетишь со своими шутками. Давай, что там у тебя.
Мытарин подал список приглашенных на обсуждение. Балагуров надел очки, посмотрел, дописал внизу Веткина.
— Надо его отпросить на часок-другой из больницы, проветрить, ободрить. Я сам туда съезжу. А список отдай секретарше, пусть обзвонит, чтобы к концу дня приглашенные были на уткоферме. Все.
Приглашенные собрались охотно, некоторые задолго до начала собрания: Сеня известный человек, разве не забавно узнать, что такое еще он выдумал! Наверно, не пустяк, если решили провести такое представительное обсуждение.