Голова в облаках (Повесть четвертая, последняя)

Жуков Анатолий Николаевич

Они шли по Калининскому проспекту, и у метро «Арбатская» Николай Николаевич свернул налево — там был небольшой скверик и посреди него кафе «Ветерок» под брезентовой, добела выгоревшей крышей.

— Перекусим в тенечке и подумаем, — сказал Николай Николаевич.

Руфа заняла свободный столик, разложив на стульях свою и Сенину сумки, кожаную папку мужа, а на четвертый стул села сама. Николай Николаевич с Сеней встали в очередь у кассы.

— Не выпьете? — предложил Сеня. — За знакомство.

— Спасибо, не хочется. Очень жарко.

— А то поднесу. Я при

деньгах, вы не думайте. — И помотал зелененькой трешкой.

Николай Николаевич улыбнулся, велел ему взять подносы и занять очередь у раздаточного окошка. Здесь он один справится.

— За хлеб не платите, у меня полбатона осталось, — наказал Сеня, но молодой профессор не послушался, выбил чек и на хлеб. Ни окрошки, ни других холодных блюд не было, взяли горячий борщ и тощие сосиски, а на третье по стакану холодного черного кофе. Руфа есть отказалась, выпила лишь кофе с булочкой, а они борщ только попробовали да сосиски маленько.

— У нас и библиотека хорошая, — похвастался Сеня. — Правда, не такая, как Ленинская, поменьше размером габаритов, но зато на берегу залива, недалеко от редакции. У нас ведь тоже газета есть, товарищ Колокольцев редактором, волжские поэты иногда приезжают, а отсюда, из Москвы, у нас побывал один, тоже в очках, Виктором Ивановичем зовут, — и Сеня назвал фамилию известного московского поэта.

— Надо же — Виктор Иванович! — Руфа посмотрела на Николая Николаевича, тот на нее.

— Удивительно!

— Почему удивительно? — слегка обиделся Сеня. — Очень даже просто. Я его, вот как вас, напротив визави разглядывал: он на сцене стихи наизусть читал, а мы с Феней в первом ряду слушали. Он тоже высокий, тоже в очках, только смуглый, а не русый, как вы.

— Извините, но удивительно в том смысле, что мир тесен, — сказал Николай Николаевич.

— Мы с Руфой тоже знаем Виктора Ивановича. Каждую весну встречаемся в Трускавце, почки вместе лечим.

— Почки? — не понял Сеня. — Такие люди масштабной значительности ума и… почки! Вода в столицах плохая или это от разумной напряженности интеллекта?

— От неразумной, — засмеялась Руфа и хотела добавить что-то, но Николай Николаевич утишил ее взглядом.

— Давайте не будем терять время и найдем ваших ученых, — сказал он и, взяв у Сени книги, посмотрел последние их страницы, что-то записал карандашом на обложке одной из них.

— Пошли.

Напротив кинотеатра «Художественный», на другой стороне улицы, стояла будочка горсправки, там им дали несколько телефонных номеров, Николай Николаевич тут же позвонил по телефону-автомату в издательства, и вскоре у Сени были нужные адреса с объяснением дорожных маршрутов.

— Спасибо вам безразмерное! — сказал Сеня грустно. — Вот разойдемся сейчас и уж больше никогда не свидимся. Я ведь первый раз в жизни с живым профессором говорю. Не верится даже в подозрительности: такой молодой, а супруга Руфа еще младше.

— Не старую же брать, — улыбнулся Николай Николаевич. — Будете в Ленинграде — заходите. Вот адрес. — И протянул ему квадратик белого картона, на котором было напечатано книжным шрифтом, что Скатов

Николай Николаевич доктор филологических наук, профессор, критик и литературовед, и сообщался его адрес и телефон.

— Мы завтра вечером уезжаем, — сообщила Руфа. — Если окажетесь на своем вокзале и будет время, зайдите на Ленинградский проводить. Вы нам тоже понравились.

— Спасибо, обязательно приду. — И Сеня, пожал им руки, еще несколько минут стоял и глядел вслед, пока они не перешли бульвар и не затерялись в толпе.

XV

Сене повезло. Несмотря на каникулярное время, он встретился со всеми тремя учеными, причем двух, профессора Петровича и химика Юрия Георгиевича Чиркова, увидел в тот же день. Профессор Петрович тоже оказался моложе Сени, красивый, высоколобый, в очках. Он принял гостя приветливо, провел в свой кабинет и угостил чаем. Жарко, знаете ли, а чай превосходно утоляет жажду и оказывает мягкое тонизирующее действие.

Проект подзарядки электромобиля от дороги ему показался остроумным, а когда он узнал, что Сеня не имеет не только высшего, но и среднего технического образования, то оживился.

— Высокий уровень знаний и опыта, — сказал он, — как ни странно, порой мешает успешной творческой работе. В изобретательской литературе появились два термина: «вектор инерции» и «психологический барьер». Появились потому, что было замечено следующее: человека, отягощенного большим грузом знаний, вектор инерции неудержимо тянет искать решение на уже известных технических путях, а психологические барьеры из накопленных знаний, как заборы из колючей проволоки, закрывают все новые подходы к решению задачи. Они-то порой и не позволяют изобретателю взглянуть с совершенно новых, неожиданных позиций на решаемую задачу. Эту мысль юмористически выразил Эйнштейн: все знают, что вот это нельзя. Но появляется человек, который не знает, что это нельзя. Он и делает открытие…

Видя жадный, нетерпеливый интерес Сени, профессор разговорился и стал беседовать с ним как с коллегой, равным по образованию и научным заслугам.

Конечно же он не отвергал серьезные знания и опыт, он считал, что поиск нового идет успешней, если ты хорошо подготовлен, широко информирован и знаком не только со своей областью, но и со смежными и даже далекими от твоей области науками. Просто муза изобретательства, как и другие музы, порой капризничает и нарушает эту ясную прямую пропорциональность. Надо быть оригинальным, не ходить избитыми путями.

Он попросил Сеню рассказать о себе, пожалел, что тот мало учился, и обрадовался, когда узнал о сорокалетнем стаже его изобретательства и склонности к самообразованию. А одержимость в творческой работе, переживания при виде каких-то недостатков или неправильностей в машинах приветствовал.

— Это же повышенная социальная ответственность, — сказал он. — Обычное состояние творческого человека. Без него, без сознания необходимости вашего изобретения, без одержимости и веры в свои творческие возможности работать просто нельзя.