Голова в облаках

Жуков Анатолий Николаевич

Ручьеву дали понюхать нашатырного спирта, он очнулся и сел на полу. Чайкин протянул ему синий кружочек печати.

— Нашлась, моя маленькая, нашлась, стервоза! — Ручьев с идиотской пристальностью разглядывал печать, мял ее, нюхал, пробовал на зуб. — Ах ты, негодница подлая!..

Его враждебно обступили ожидающие. Куржак и Рогов-Запыряев продолжали борьбу за машину, но безуспешно: перевязанные банковские служащие отступили, а Федька Черт и Иван Рыжих присоединились к толпе, окружившей директора.

— Без денег оставил,

р-р-руководитель! — кричал Черт.

— У меня жена в больнице, сын народился…

— Товарищи, я весь день за ним бегаю, а он не дает!

— А я целый день жду! — вторила Смольковой Серебрянская. — Мы бы» теперь еще два концерта дали, в Ивановке платный можно…

— Я начал писать фельетон, почти закончил…

— Почему «я» — «мы»! Вдвоем написали фельетон, мы сделали гвоздевой материал, и теперь его, выходит, в корзину?!

— Значит, свадьба опять откладывается?

— Какая свадьба, понимаешь! Да я вам… я вас… Акт не подписан, а им свадьба, понимаешь!

— Толя, что же ты наделал, милый!

— Лучше бы уж съел. Теперь все пойдет сначала…

— Сначала? — испугался Ручьев, сидя на полу и в отчаянии озираясь вокруг. — Зачем сначала?

— Затем, что нас тоже обманул. Стыдно, молодой человек! Симулировал недомогание, требовал справку о съедении, а не съел. Стыдно! Нормальный, гармонический человек.

— Спрятал печать, а за мясо, значит, отвечай Чернов? Испортилось ведь мясо, я нюхал…

В открытое окно донесся отдаленный гудок баржи. — Снялась! — горестно помотал головой Куржак. — Пропали мясорубки!

— Хорошего человека убило, а он жив, антихрист… и машина не берет, столько людей мучит!

Ручьев, запрокинув голову, затравленно глядел то на одного, то на другого и чуть не плакал:

— Я виноват, вы не кричите, я понимаю… Один я виноват. Я сейчас… Я все сделаю… — Он сложил кружочек пополам, сжал его зубами, проглотил и показал синий язык: — Все! Теперь все, товарищи!

Толпа взорвалась от возмущения: «Вы видели, видели, понимаешь! Это, извини-подвинься, вредительство!» — «…у меня сын народился, а он…» — «Кто же мне отметит путевку?» — «Школьники не виноваты, и я не виновата, я требовала бумагу, вы видели!» — «Загубить гвоздевой материал, такой материал!» — «Свадьбу сорвал, а еще друг…» — «Ах ты, антихрист… жулик ты февральский». — «Человек, я имею в виду нормального человека, состоит из трех частей…»

XVII

Вот такая была в Хмелевке история. Окончилась она так же, как и началась — совещанием по «закрытым» проводам радиотелефонной линии.

Утром следующего дня работники пищекомбината собрались в зале заседаний на внеочередное совещание, за председательский стол сел заметно смущенный Сергей Николаевич Межов, радист установил на трибуне динамик.

В зале шептались, высказывая разные предположения о будущих кандидатурах на пост директора. Называли экономиста-бухгалтера

Чайкина, говорили о восстановлении Башмакова, но большинство сходилось на том, что пришлют «варяга». О недавнем любимце Ручьеве даже не вспомнили, будто стыдились за вчерашние события.

После радионастройки областной оператор объявил, что сейчас выступит начальник областного управления товарищ Дерябин.

На этот раз товарищ Дерябин сразу начал с Хме-левского района.

— Сегодня, — сказал он, — мы должны разобрать позорный случай, случившийся в Хмелевке, и сделать из него соответствующие выводы. По нашему мнению, в этом районе плохо поставлено дело с подбором кадров, товарищи. Только этим можно объяснить, что вместе бюрократа Башмакова был назначен человек, который в первый же день не только дезорганизовал производство, но и съел печать своего пищекомбината. Это ли не бюрократизм! Это ли не безответственность!

Товарищи! Перед нами стоят большие и ответственные задачи, которые касаются каждого из нас, и все присутствующие на этом совещании должны серьезно подумать… — Речь товарища Дерябина продолжалась два часа.

Директором пищекомбината прислали «варяга».

СУДИТЬ АДАМА!

Повесть третья

Ведь это вздор? Неужели не вздор?

А что, если и в самом деле не вздор?

Ф. Достоевский

I

На площади, у районного Дома культуры, директор Мытарин на своем стремительном ИЖе чуть не задавил Сеню Хромкина.

Сеня шел серединой улицы, в галошах на босу ногу, в тренировочных синих штанах и в майке, вытирал рукой потное от жары лицо и рассуждал об усложнившихся в последние годы отношениях человека и окружающего мира. Треск мотоцикла раздался для него неожиданно, когда он уже вышел на площадь. Сеня метнулся вправо, но, потеряв с одной ноги галошу, кинулся за ней назад, прямо на путь мотоцикла. Спасла мгновенная реакция водителя. Мытарин зажал оба тормоза намертво и косым юзом, подняв тучу пыли, все-таки толкнул Сеню, уронил на землю. Сеня тут же вскочил, торопливо отряхнул сбоку штаны и поздоровался.

— Привет, — насмешливо сказал Мытарин, опустив ноги на землю и удерживая ими заглохший мотоцикл. — В рай собрался?

— Нет, в нарсуд, — сказал Сеня. Испугаться он не успел.

— В нарсуд? Тебе надо в милицию сперва, а потом уж в суд. Прешься прямо под колеса.

— Я говорил тут, Степан Яковлевич, забылся и вот…

Громадный, как стог, Мытарин слез с сиденья, чтобы запустить двигатель, и устрашающе навис над Сеней:

— С кем говорил?

— Между собой. В суд наладился, жалобу на Титкова кота несу. — Сеня вынул из-за пазухи вчетверо сложенный листок, показал и опять спрятал под майку.