Головастик из инкубатора
Шрифт:
Прогулка у детдомовцев по расписанию, раз в день, где-то на час-полтора. Гулять нас выводят все время на одну и ту же, закрепленную за нашей группой, веранду, которая располагается прямо напротив главного входа в здание детского дома. Помню, как однажды я чуть не стал виновником ужасной трагедии. А дело было так.
На нас, как обычно, напялили куцые серые пальтишки, обули в уродливые «говнодавы», и выгнали на улицу – проветриться. Мы сидели под крышей уже набившей оскомину веранды и с тоской взирали на забор, за который у нас не было никаких шансов выбраться. Кто-то с помощью дырявого ведерка и лопатки лепил куличики в песочнице, кто-то откусывал кисленькие жопки у муравьев, я же от нечего делать
Спустя секунду после этого раздался истошный вопль, и вскоре мимо нас страшно перепуганные воспитательницы пронесли окровавленную девочку! Узрев дело рук своих, я не на шутку расстроился – ну, кто бы мог представить, что на той стороне веранды в это же самое время будет гулять другая группа?! Метнув злополучный кирпич, я, конечно, ни фига не подумал. Да и нечем мне было думать в четыре года…
Мое наметившееся глубокое раскаяние прервало вторжение нашей разъяренной воспиталки – Зинаиды Петровны, которая тут же прискакала на разборки: «Кто бросил кирпич?!». Вся группа, не сговариваясь, мгновенно указала кривыми пальцами на меня (маленьким ушлепкам еще никто не объяснил, что «стучать», вообще-то, не хорошо).
«Ах ты, гадина такая! Ну, я тебе сейчас покажу кузькину мать!» – прорычала воспитательница, и, схватив меня за ухо, буквально поволокла по земле на уже придуманную ею экзекуцию. От боли я орал не хуже той девочки! И никак, честно признаться, не мог понять: кто такой Кузька?! Откуда он вообще взялся?! Что из себя представляет его мать, и почему ее надо кому-то показывать?!
Дотащив меня до своей комнаты и чуть не оторвав по дороге ухо, Зинаида Петровна принялась наносить мне удары специальной палкой, которой она обычно выбивала ковровые дорожки. Это меня несколько озадачило – я вроде не очень похож на напольное покрытие. «Будешь еще кидаться?!» – жутко вращая почти вылезшими из орбит глазищами, кричала воспиталка. «Нееееет, не буууууду!» – что есть мочи вопил я, хотя твердо решил при первом же удобном случае завалить метким броском кирпича мою мучительницу.
Наконец, Зинаида Петровна несколько подустала охаживать меня палкой – видимо избивающие устают от побоев не меньше, чем избиваемые – и, лишив меня приема пищи на весь оставшийся день, она решила, что этого педагогического урока мне будет достаточно. В принципе, мегера оказалась права – видите, как я все подробно и детально запомнил? Ну, а если говорить серьезно, то наказывали нас в детском доме довольно часто. И для этого совершенно не обязательно было кого-то зашибать кирпичом.
Достаточно было, например, просто воспротивиться мыть ноги воспитательнице (она очень любила по вечерам скинуть туфли, поставить тазик с горячей водой и заставить малышей массировать и обмывать ее натруженные в течение дня стопы). Я всегда отказывался это делать – мне была противна сама мысль, что я могу мыть чьи-то ноги – и «Зина-псина», как я «ласково» называл ее про себя, в качестве наказания за непокорность, била меня пластмассовой палкой по рукам! Это была очень болезненная процедура, и как я ни старался не плакать, слезы все равно ручьем катились из моих глаз.
Но однажды я увидел картину, которая буквально потрясла меня и чрезвычайно повлияла на становление моего дурацкого характера! В один из дней Зинаида Петровна, как обычно, устроила показательную порку моему одногруппнику и самому верному другу – Толе Цыплакову. Не знаю, в чем он перед ней провинился, но меня поразило то, с каким невероятным мужеством Толька перенес назначенное ему наказание. Выдержав с десяток сильнейших ударов пластмассовой палкой, он ни разу не заплакал, чем довел воспиталку-садистку до совершеннейшего исступления! Для меня подобное
Феноменальная стойкость Толи Цыплакова произвела на меня столь неизгладимое впечатление, что я проникся к нему невероятным уважением! С одной стороны, мне было страшно жалко его, а с другой – я восторгался какой-то сверхъестественной выдержкой своего маленького приятеля. Вот откуда взялась такая необыкновенная сила духа у пятилетнего малыша?! Непонятно. По всей видимости, был в нем какой-то внутренний стержень, который еще тогда, в самом детстве, никто не мог перебить.
Через пару дней я, будучи от природы очень хулиганистым мальчуганом, снова огребал от воспитательницы. Ей, очевидно, нравилось бить нас, потому что она делала это весьма охотно и с большим удовольствием. Скажу больше: в этом, довольно-таки стремном деле, она была чертовски изобретательна! Самым безобидным наказанием у нее считалось поставить ребенка на крупу. Как правило – это была гречка. Но иногда Зинаида Петровна – добрая душа, не жалела для нас и гороха. Провинившийся ребенок должен был стоять на всем этом рассыпанном на полу великолепии голыми коленками по несколько часов.
Помню, как тяжело давались мне эти изнурительные стояния в углу – крупинки больно впивались в кожу, а воспитательница строго следила за тем, чтобы я не опирался руками на стену, пытаясь уменьшить нагрузку на дико дрожавшие от непосильного напряжения и буквально ходившие ходуном колени!
Если же мы продолжали, как и всякие дети, чего-то упорно не понимать или баловаться, то здесь уже, наша воспитательница, которую правильнее было бы назвать терзательница, выкладывала свои главные козыри, на которые нам совершенно нечем было ответить. Господи, чем она нас только не била: и шваброй, и ремнем, и мокрым полотенцем, и вешалкой, даже снятым с ноги тапком припечатывала (последним, в основном, по лицу)! В общем, всем, что только ни попадалось ей под руку!
На сей раз, Зинаида Петровна придумала новое издевательство, которое заключалось в весьма болезненных ударах резиновыми прыгалками по голой жопе. Помню, как страшно они свистели в воздухе, прежде чем оставить багрово-фиолетовые рубцы на моих ягодицах. Но я твердо решил, что назло «Зине-псине» не пророню ни звука – пусть хоть запорет меня до смерти своими прыгалками! Эта дура аж употела вся, пока стегала и хлестала меня. Я искусал все губы до крови, но моих слез она не увидела. Ни тогда, ни когда-либо позже.
После той экзекуции я подошел к моему закадычному приятелю Тольке и, с плохо скрываемой гордостью, сообщил ему: «Я тозе, как и ты, наусился не плакать, када меня бьют и обизают!». Мы обнялись, как старые, прошедшие суровое испытание пытками, фронтовые друзья, и принялись посмеиваться над воспиталкой, которую считали нашим самым безжалостным и зловредным врагом. В тот момент я и представить себе не мог, как пригодится мне это полезное умение – терпеть боль, в моей дальнейшей, совсем немилосердной жизни…
Больше всего в детском доме меня удивляло, когда некоторые дети пытались называть нашу чокнутую воспитательницу мамой. Да что там удивляло – просто коробило и выводило из себя! Нашли, епрст, «маму»! Она вас дерет, как сидоровых коз, а вы к ней еще и лезете со своим трусливым подхалимажем! Разумеется, я тогда и слова-то такого не знал, но отношение к жополизам и льстецам у меня все равно было крайне отрицательным. Как можно называть мамой какую-то постороннюю тетку, которая тебе никто? Да еще, если она ведет себя по отношению к детям, как злая и ненавидящая их мачеха! Понятно, что детдомовцы не понимали толком, какой должна быть настоящая мать, и потому липли со своими лобызаниями к той, которая этой любви была не достойна.