Головокружение
Шрифт:
— Нет, мне интересно.
Хэссон еще немного поговорил с Оливером о взаимосвязи между питанием и здоровьем. На него произвела глубокое впечатление и почему-то показалась успокаивающей рьяная увлеченность его собеседника, но потом он вспомнил о том, что в баре его ждет Эл Уэрри. Хэссон положил свои новые приобретения в пакет поверх телевизионных кассет и ушел из магазина, пообещав Оливеру вернуться в начале следующей недели. В баре он нашел Уэрри в угловом отделении с двумя полными кружками пива и несколькими пустыми.
— Мне нравится
Голос его звучал немного невнятно, и до Хэссона дошло, что тот в одиночку опустошил эти полулитровые кружки за удивительно короткое время.
— Так можно сэкономить деньги.
Хэссон пригубил пододвинутую ему Уэрри кружку. Легкий светлый «лагер» он не воспринимал как пиво, но ему была приятна его освежающая и пощипывающая прохлада. Хэссон поглядывал на Уэрри поверх кружки и гадал, о чем тот хотел с ним поговорить. Он надеялся, что с его стороны не потребуется каких-то особых ответов. Ему казалось, что каждый разговор с момента его приезда в Триплтри все усиливает и усиливает стресс, и такое не могло продолжаться бесконечно, вернее, долго.
Уэрри сделал большой глоток и подался вперед с очень серьезным выражением лица.
— Роб, — проговорил он, и в голосе его слышалась искренность, — я по-настоящему тебе завидую.
— Моему несметному богатству или неотразимой внешности? — парировал удивленный Хэссон.
— Я не шучу, Роб. Я завидую тебе потому, что ты — человек.
Хэссон криво улыбнулся:
— А вы — нет?
— Вот именно! — Уэрри говорил с полной убежденностью, как проповедник, старающийся обратить неверующего. — Я не человек.
Озадаченный Хэссон с беспокойством почувствовал, что его тет-а-тет с Уэрри пройдет нелегко.
— Эл, вы любого убедите, что вы — человек.
— Именно это я и делаю: убеждаю всех, что я человек.
— Образно говоря, — отозвался Хэссон, жалея, что Уэрри отказывается говорить более прямо.
Уэрри покачал головой:
— Может, это и образно, а может и нет. Можно ли считать себя человеком, если ты полностью лишен человеческих чувств? Разве не это подразумевает слово «человек»?
— Извините, Эл, — Хэссон решил выказать определенную долю нетерпения,
— я совершенно не понимаю, о чем вы говорите. В чем проблема?
Уэрри отхлебнул еще пива. Он не спускал глаз с Хэссона и каким-то образом перекладывал на него всю ответственность за происходящее.
— Ты видел, что сегодня утром произошло в моем доме. Бак вошел, словно он там хозяин, и начал давить на меня в присутствии моего паренька. А я просто стоял и слушал Что бы сделал ты, Роб? Что бы ты сделал, если бы оказался на моем месте?
— Трудно сказать, — ответил Хэссон, передвигая кружку.
— Ну, ладно: ты бы на него разозлился?
— Наверное, да.
— Ну вот, видишь! Я не разозлился, потому что со мной что-то неладно. Я ничего не чувствую. Иногда я слышу внутри какой-то голосок, который говорит мне, что в такой ситуации
Хэссон ощутил, что не в состоянии адекватно отреагировать на такое признание.
— По-моему, никто из нас не имеет достаточной квалификации, чтобы проанализировать себя так, как вы пытаетесь это сделать, Эл.
— Я не анализирую, я просто сообщаю определенные факты, — упрямо сказал Уэрри. — Со мной что-то неладно, я какой-то неправильный, и это влияет на все, что я делаю, значительное и пустяковое. Скажи правду, Роб: когда мы вчера встретились на вокзале, ты меня совершенно не узнал, да?
— Память у меня не очень-то, — объяснил Хэссон, чувствуя, что теряет нить разговора.
— Это не имеет, отношения к твоей памяти. Просто ты знаешь, что вполне спокойно можно забыть. Ты знаешь, за что не нужно цепляться. Но я так озабочен тем, чтобы убедить людей, что я один из своих, что запоминаю все происходящее, чтобы потом можно было по этому поводу восторгаться и рассказывать всем, как мы прекрасно провели время, но по правде говоря, я не провожу время прекрасно. Я не живу по-настоящему, Роб.
Хэссон начал испытывать смущение:
— Послушайте, Эл, вам не кажется, что это…
— Это правда, — прервал его Уэрри. — Я по-настоящему не существую, я почти все время не снимаю с себя формы, потому что когда я в ней, я могу убедить себя в том, что я — начальник городской полиции. У меня даже чувства юмора нет, Роб. Я просто помню то, над чем смеются другие, и когда слышу это снова, тоже смеюсь, но когда я слышу шутку впервые, то даже не уверен, что это — шутка. Я не могу спорить с людьми, потому что стоит мне услышать точку зрения противника, как она становится моей точкой зрения. Потом, стоит мне встретить кого-то, кто выкладывает мне противоположное мнение, я становлюсь на его сторону. Я даже не… — Уэрри замолчал, отхлебнул еще пива и снова уставился на Хэссона пристальным, мрачным взглядом. — Я даже от секса получаю мало удовольствия. Я читал о восторгах любви, но никогда их не испытывал. Когда я этим занимаюсь и метает главный момент… знаешь, когда люди должны ощущать, что стучатся во врата рая… я могу думать только о том, что забыл выключить фары на автомобиле или что у меня задница замерзла. Вот о таком.
Хэссон вдруг почувствовал жестокое желание расхохотаться. Он взялся за свою кружку и уставился на роящиеся пузырьки пены.
— Отчасти потому Сибил от меня и ушла, — продолжал Уэрри. — У нас были споры по поводу лечения Тео: она хотела, чтобы я разрешил больнице его оперировать, а я об этом не желал слушать. Но по-моему, ей тошно стало жить с кем-то, кто был никем. Вот почему я прекрасно лажу с Мэй. Она еще одно никто. Ее единственное желание — привлекательно выглядеть, и только это она и делает, так что с ней я знаю, что к чему.