Голубь над Понтом
Шрифт:
Христиане в их рядах говорили:
– Это христианский Бог помогает грекам!
Владимир грозил:
– Буду стоять под стенами три года!
Но нашелся в городе изменник. Это был пресвитер Анастасий, предатель рода человеческого, Иуда, польстившийся на тридцать скифских сребреников. В сообщничестве с каким-то херсонитом, имя которого мне не удалось установить, хотя по этому поводу я и производил тайное расследование, он решил войти в сношения с Владимиром. Эти, достойные секиры, богоотступники пустили в лагерь руссов стрелу с письмом. В письме было указано, с какой стороны проходили трубы подземного акведука и на какой глубине.
Измена и предательство любят ночной мрак, темноту, покров тайны. Я отчетливо представлял себе, как это случилось. Над сонным городом стояла звездная ночь. Анастасий и его сообщник, в плащах с куколями, пробрались по безлюдным улицам на городскую стену. Воины на башнях спали, склонившись на копья. В тишине плескалось море... Послышался взволнованный шепот... Дрожащая рука изменника натянула тетиву тугого лука...
Со свистом оторвалась стрела и полетела в ночную темноту, в ту сторону, где был расположен лагерь варваров, на месте разоренного виноградника. Она лежала до утра на грядке с растоптанными лозами, оперенная птичьим пером, окованная железом легкая тростинка – символ страшного поворота истории. Казалось, не будь этой стрелы, и стояли бы нерушимо крепкие стены ромейского города. Но маленькая стрела повернула огромное колесо истории.
Два человека, крадучись и прижимаясь к стене, спустились в город. У Кентенарийской башни они расстались и разошлись в разные стороны. А утром какой-то варвар, потягиваясь после сонной ночи, увидел стрелу, поднял ее, чтобы положить в свой колчан, и заметил кусок пергамента, на котором были написаны непонятные для него знаки. Не зная, как с нею поступить, он отнес стрелу к своему князю. Княжеский белый шатер стоял среди оливковых деревьев. Какой-нибудь пленный ромей, которого держали в лагере для выполнения различных работ, прочел им греческое письмо.
Почему в ту ночь я не был там? Воины не спали бы, если бы я был начальником стражи.
Акведук шел с восточной стороны. На расстоянии двадцати стадий от города находился источник, из которого по глиняным подземным трубам вода струилась в херсонские цистерны. Найти трубы по указаниям в записке Анастасия не представляло большого труда.
С ужасом увидели херсониты, что больше не наполнялись водой городские водохранилища. Напрасно они смотрели в сторону Понта – ромейские корабли не приходили.
Прошло три дня. Люди в Херсонесе стали походить на путников в знойной пустыне. Жители питались главным образом соленой рыбой и невыносимо страдали от жажды. Не выдержав мук женщин и детей, они решили сдать город.
– Лучше смерть от секиры, чем от жажды!
Человеческие голоса стали хриплыми, как рев зверей. Гортани пылали.
– Воды! Воды! – умоляли женщины.
Мычал скот. Плакали дети...
А варвары показывали в лагере херсонитам горшки с водою, выливали ее со смехом на песок. Мукам христиан не было конца. Доведенные до крайности они произнесли пересохшими устами слов «мир».
Во время переговоров скифы ворвались в город. Многие тогда погибли, Стратег Феофил Эротик был изрублен мечами. Его юная дочь досталась женолюбивому Владимиру. В тот же день запылали лавки на базаре и сгорела базилика св. Софии. Теперь вся Готия, Готские Климаты, Киммерии, Лагира, Нимфей и целый ряд других селений были в руках варваров. Виноградники были уничтожены, площади
С наступлением темноты решено было послать хеландию в Гавань Символов с поручением спустить на берег лазутчиков. Чтобы тайна огня Каллиника не попала в руки врагов, я велел снять с хеландии медные трубы и сосуды с огненным составом, так как русские челны могли окружить хеландию и захватить метательные машины. В полной тишине маленький корабль отошел и вскоре скрылся в темноте.
С волнением мы ожидали его возвращения. Ничего не было видно во марке безлунной ночи. Только в стороне Херсонеса поблескивали огоньки. Может быть, то были огоньки костров. Часы казались столетиями. Никто не ложился спать.
Вдруг послышались крики. Мы поняли, что это возвращается хеландия, а за нею, как псы, гонятся русские ладьи.
Я отдал распоряжение, чтобы корабли приготовились к бою. Затрубили трубы. Корабельщики поспешно подняли якоря, люди встали у метательных машин, зазвенело оружие. Паруса надулись ветром, но прошло некоторое время, прежде чем мы двинулись на помощь погибающей хеландии.
Ее уже настигли враги. В темноте трудно было рассмотреть, что там происходит, но, судя по крикам, можно было предположить, что скифы избивали корабельщиков. Стоявший впереди других корабль открыл огонь. Ослепительным светом блеснуло пламя и озарило высокие дромоны, черные воды моря и там, откуда доносился шум сражения, трепетавшую в агонии хеландию. С ромейских кораблей раздались вопли негодования.
Никифор Ксифий заскрежетал зубами:
– Теперь уже можно молиться о спасении их душ...
Я понял его. Единственное спасение в битвах с русскими моноксилами надо полагать в огне Каллиника. В тот час, когда руссы поднимаются на корабль, уже ничто не может противостоять их ярости. Ободренные успехом, опьяненные легкой победой скифские ладьи неслись на нас, рассчитывая захватить врасплох.
Трепещите, варвары, я уже принял меры. Тактика морского сражения учит, что в таких случаях лучше всего построить боевую линию в виде полумесяца, чтобы охватить врагов железным кольцом. Но в темноте кораблям трудно было занять указанные им места. Напрасно я кричал, приложив ладони ко рту. Дромоны натыкались друг на друга, как неуклюжие животные. Наконец с большим трудом они развернулись и выстроились полукругом. Два дромона я отрядил для охраны неповоротливых торговых кораблей, нагруженных пшеницей.
Корабль «Двенадцать Апостолов» находился за первой линией, чтобы мне удобнее было управлять ходом сражения. Иерею и дьякону, которые чувствовали себя в этой обстановке, как в аду, я велел служить молебен о ниспослании победы. Они облачились в ризы и затянули молитву. Голоса их прерывались от волнения.
Стоявший со мной на кормовой башне Никифор Ксифий шепнул:
– Слышишь, какого петуха пускают страха ради иудейского?
– Молчи, грешник, – ответил я.
Уже на кораблях ревели огнеметательные трубы. Звук, с которым огонь вырывается из медного жерла, можно уподобить нечеловеческому вздоху гиганта. Людям казалось в темноте, что именно на их корабль несутся скифские ладьи, и они метали и метали огонь. Во мраке ночи поминутно возникали столбы пламени. Несмотря на ветер, в воздухе стояло удушливое зловоние горящей серы.