Голубая ива
Шрифт:
Миссис Маккензи откашлялась.
— Джонатан намеревался купить всю округу и построить один из самых больших домов в Америке, но внуки Элспет запротестовали: «Нами ты помыкать не будешь. Покупай что угодно, но мы не продаемся». Джонатану ничего не оставалось, кроме как купить земли, прилежащие к владениям Маккензи. Так возникла Голубая Ива, а ферма Маккензи осталась по соседству.
Лили посмотрела на Артемаса:
— И когда ты собираешься уезжать? — Наклонившись, она заглянула ему в глаза. — Ты, еще один
— Перестань насмехаться надо мной.
— Я и не насмехаюсь. Мне кажется, тебе надо остаться. Я хочу, чтобы ты остался.
— Замолчи. — Он поднялся с дивана. — Пойду прогуляюсь немного.
Хлопнув дверью, он вышел на крыльцо. Лили кинулась вдогонку.
Мать притянула ее за лямки комбинезона и посадила к себе на колени.
— Тихо, Лили, — прошептала она. — Он расстроился, пусть погуляет.
— Почему расстроился?
— Потому, что его семья начала не с того, с чего следовало бы начать, и ему стыдно. Он ведь прекрасный парень.
Лили повернула голову и выглянула в окно. Артемас понуро брел по огромному пастбищу, луна освещала его стройную фигуру. Маленькое сердце Лили затрепетало от удивления и сострадания.
Позже, сидя у кровати старушки Маккензи в узкой комнатушке, пропахшей старым деревом и весенним воздухом, мальчик читал ей Библию, испытывая некоторую неловкость от того, что, кроме как спать в церкви, он может заниматься еще чем-то религиозным. Его потомки построили одну из самых больших епископальных церквей в Нью-Йорке, создали, по словам отца, большое благо для всех.
Мистер и миссис Маккензи поднялись в спальню. Лили свернулась клубочком рядом с бабушкой в ее кровати. Прикрыв колени стеганым одеялом, она наблюдала за Артемасом кроткими, любопытными глазами.
Старушка Маккензи сладко дремала. Артемас положил Библию на туалетный столик и скомандовал Лили на правах старшего:
— Сейчас же марш в кровать.
— Я еще поиграю на ложе у большого дома, — ответила она.
— Ты имеешь в виду лоджию?
— Гм. Большое крыльцо. Я хочу посмотреть, что внутри. Откроешь ставни на окнах?
— Не могу. — Он растерянно отвернулся. — Конечно, я бы смог, если бы захотел.
— Что там внутри?
— Ничего, пустота. Все было продано.
— Мама говорила, что дом похож на сказочный замок.
— Пожалуй. Мне он тоже нравится.
— У тебя есть братья или сестры?
Он нахмурился. Ее непоследовательность раздражала, она была непредсказуемой. А ему не нравились такие люди.
— Да. Пятеро.
— Я бы тоже хотела. Но врач сказал маме, что она не сможет больше родить детей. Она пробовала. — Лили зевнула. — Один родился в прошлом году, но мертвый как камень.
— Вот это да! Ну ты и сказала!
— Иногда и у животных так бывает. Я видела, как кошка съела своего котенка. — Она закрыла глаза
Артемас поднялся, ощущая себя несчастным и одиноким.
— Пошла ты к черту!
Она открыла рот от изумления.
— Ты посылаешь меня в ад?!
— Ладно тебе.
Он поднял ее на руки и перенес в кроватку, накрыл простыней и стеганым одеялом.
— Я не позволю тебе попасть в ад. Я сильный и смогу позаботиться о тебе.
— Это хорошо. Оставайся здесь и живи с нами.
— Не могу. Ты бы вот могла убежать и оставить свою семью?
— Нет, потому что мне с моей семьей хорошо.
— Мы живем в разных местах, а я всем нужен. Ничего не поделаешь.
— Ну так пусть они приедут сюда.
Слезы навернулись у него на глазах.
— Много ты понимаешь. Спи, маленькая шалунья, бросающаяся яблоками.
Он щелкнул выключателем и вышел из комнаты. Девочка осталась лежать в темноте, обуреваемая печальными думами. Мать с отцом говорили, что семейные дела — дела частные, семьей надо гордиться… бороться за нее.
Пусть Артемас знает, что он не одинок.
Она выскочила из кровати и на цыпочках прошла в гостиную. Он лежал на диване, накрытый одним из бабушкиных одеял. Лили тихонечко подкралась к нему, села на пол, скрестив ноги, и тронула его за плечо.
— Ради Бога, иди спать, — пробормотал он.
Слезы потекли по ее лицу. Тихим, срывающимся голосом она прошептала:
— Не расстраивайся, Артемас. В детском саду меня дразнят дылдой, потому что я самая длинная. Это ведь гораздо хуже.
— Они просто хотят привлечь твое внимание, — успокоил он мягким, дружелюбным тоном.
Она фыркнула в изумлении:
— Как это?
— Потому что ты — Маккензи, а Маккензи — особенные.
Ну уж, это слишком просто. Она упорствовала:
— А мальчики в воскресной школе называли папу… калекой, а маму… ничейной, потому что она была бедной и никто не хотел с ней играть, когда она была маленькой. — Девочка склонила голову, слезы капали на ее ночную рубашку, невозможно было их унять. — Я запустила в мальчишек камнем.
Артемас слегка дотронулся до ее плеча:
— Слушай, никогда никому не позволяй себя обижать. Я бы очень хотел, чтобы мои родители были такими же, как твои. Она пристально посмотрела на него. Ее глаза высохли.
— Ты хочешь?
— Да, конечно. Они все еще пожалеют, пусть только попробуют нас обидеть, так?
— Да!
— А поскольку мы правы, то не имеет значения, что думают о нас другие, так?
— Нет!
Она испугалась — со стороны всегда виднее — и прижалась к нему. Он обнял ее за плечи, смутился, но потом расслабился. Она тихонько вздохнула и задремала.
Мистер Маккензи завел грузовик и сел за руль. Он не любил долгих прощаний, так же, как и Артемас.