Голубая кровь
Шрифт:
— Оно, конечно, так. А все же поинтересоваться не мешает… Не то что при жизни командира Руфа — загодя скажет, едет гонец или ветер пустую пыль по дороге гоняет. Вот было чутье.
Когда-то, ритофо три тому, едва появившись в крепости, Руф спас жизнь этому топорнику, и теперь Лиал искренне тосковал по нему. Впрочем, по Руфу здесь тосковали многие.
Килиан с неожиданной злостью подумал, что его отсутствие гораздо меньше взволновало бы людей.
— Ну дак я пошел, эльо Кайнен. И милделин пошагал к двери. Килиан отрешенно глядел ему вслед. Надо собраться с
/Я еще не успел привыкнуть к тому, что Уна не моя сестра, не дочь моих родителей, а дитя Баадера Айехорна и Сиринил Кайнен, как она становится еще и полновластной правительницей и моей госпожой. И теперь она еще дальше от меня, чем тогда, когда уезжала из Каина, чтобы вступить в права наследования…/
Аддон Кайнен настойчиво советовал сыну держать ухо востро, смотреть в оба — и сумел произнести все соответствующие банальности, прежде чем неохотно признал, что грядет война. И война эта может стать последней для нынешнего поколения людей, как некогда покончила с целым миром долгая и кровопролитная война людей с чудовищами.
Тем самым Аддон признал, что старые легенды суть правда, просто правда, случившаяся так давно, что ее почти никто не воспринимает всерьез. Мало ли что было в начале времен?
Кайнен был немногословен и крайне осторожен в выборе слов. Будто и сам до конца не верил в происходящее.
Но Килиан, видевший побоище в лагере палчелоров собственными глазами, в предостережениях и наставлениях более не нуждался. Он был словно стрела, выпущенная из тезасиу прямо в облака: как бы высоко она ни взмыла, однажды достигнет крайней точки и после этого устремится вниз. Еще ни одна стрела не задержалась в небесах.
Килиан Кайнен, хранитель Южного рубежа, достиг крайней точки напряжения. Каждую тексель, каждый литал он ждал нашествия. Нет, не так.
НАШЕСТВИЯ.
И он не знал, как противостоять этому врагу. То же чувствовал и его отец. Именно поэтому таленар Аддон Кайнен — вопреки собственным убеждениям, вопреки нежеланию проливать кровь братьев и вести захватнические войны — готовился к походу на Ирруан, который был первым в длинном списке раморских городов только лишь потому, что дал формальный повод к войне.
Килиан знал, что следующим станет Шэнн, а за ним наступит черед непокорной и могущественной Ардалы с ее непобедимым флотом.
И новый хозяин Каина уже испытывал ненависть и к жителям этих государств, буде они не покорятся царице Аммаласуне, и к тем, кто явится из тьмы небытия и самим фактом своего существования будет угрожать людям. Он ненавидел их, хотя плохо представлял, как же они выглядят — чудовища, порожденные чернотой ночного неба. Все, что он знал о них, — это то, что они способны переру6ить человека пополам или разорвать его на части; а еще — изображение на перстне отца и череп, хранящийся в храме Суфадонексы и воспринимающийся как еще одно причудливое украшение в обители грозного бога.
Он не понимал их и не желал понимать, он не встречал
Потому что в мире не существует пустоты. Там, где нет любви, пускает корни ненависть. Там, где нет добра, поднимает голову зло. Отсутствие света — это не ничто, но мрак…
4
— Здравствуй, сын Шисансанома.
— Здравствуй, друг моего отца. Зачем ты пришел?
— Хочу просить тебя пощадить людей. Не убивай их. После этой войны снова не останется никого живого.
— Не меня надо просить, но иных. Для меня ценность каждой жизни, пусть даже крохотной и незначительной, абсолютно очевидна. Я не собираюсь начинать войну. Я жажду мира, так же как и мой отец. Ты помнишь…
— Помню. Когда-то я приходил к твоему отцу, чтобы убедить его покинуть наш мир. Здесь вам нечего делать, здесь вы чужие. Боги Рамора не успокоятся, пока не уничтожат вас. Уходи, Шигауханам, и ты сохранишь жизнь. Отчего бы тебе не подыскать иную землю и уже там создать новое поколение аухканов, возвести города и вырастить сады? Ах, какие сады я увидел по дороге сюда! Я желал бы жить среди них…
— Так почему я не могу оставаться тут и жить в мире с остальными? Я не посягаю на их власть, я не жажду чрезмерного… Ведь я родился на этой земле, и она настолько же моя, насколько и ваша. Отчего мне навязывают войну? Не потому ли, что твои боги не желают мира ни с кем — ни друг с другом, ни с иными. Посмотри, что они сделали с Данном, с Каббадаем и Эрби. Погляди, что стало с тобой! И потом, как я оставлю свой народ?
— Ты выживешь без него. Ты же бессмертен.
— Выжить и продолжить свое существование — еще не значит жить. Бог остается богом только тогда, когда продолжает созидать. Иначе он ничего не стоит. Бессмертие без созидания и любви — это мука и наказание, а вовсе не счастье.
— Смешно.
— Что, друг моего отца?
— Смешно, что мне это рассказывает существо, по определению свободное от чувств, лишенное эмоций, живущее только холодным разумом.
— Я уже не таков. Я сын любящего Шисансанома.
— Я понимаю, многорукий. Но другие… другие не захотят понимать.
— В этом вся беда. Они не хотят , и ничего не изменить. Скажи, если я не двину войска против них, что станет с моими детьми?
— Их уничтожат.
— Так зачем мне соглашаться на твое предложение?
— Чтобы спастись. Впрочем, ни твой отец, ни ты не способны думать, как мы. Я сужу по себе — старый жалкий бог, лишенный всего, кроме бессмертия. И я хватаюсь за него, как за соломинку, потому что я неистово хочу жить, Шигау ханам.
— Я тоже. Но я хочу жить достойно. В отличие от моего отца, который действительно был чужим здесь, я — дитя этого мира. Я пробовал на вкус воду из раморских ручьев. Я бывал на дне океана. Я поднимался к нашему солнцу. Это все — мой дом. И я не хочу другого.