Голубая лента

Келлерман Бернгард

Ева приоткрыла рот — точно так же, как это было во сне, когда она у буфета повернулась к нему, — и, все шире, шире улыбаясь, сказала:

— Феликс! Это я.

Кинский поднял глаза.

16

— Да, я вижу, — ответил он. — Спасибо, Ева, как ты добра ко мне.

Он ощупью нашел ее руку, лежавшую на коленях. Ева почувствовала, что рука у него холодна, как лед, и взяла ее в свои ладони, чтобы согреть.

— Тебе лучше, Феликс? — спросила она.

— Да, то был всего лишь легкий приступ морской болезни, — ответил он, и его голос зазвучал живее, словно

он только сейчас наконец очнулся. Ощутив, как теплы и гладки ее руки, он смущенно покраснел и попытался встать. Но Ева попросила его полежать еще немного. Она внимательно в него всмотрелась и недовольно покачала головой.

— Ты плохо выглядишь, Феликс. Видно, слишком много работаешь? Мало о себе заботишься? Не вовремя ешь? Ах, я же тебя знаю! — В ее голосе слышалась теплота и сердечность. Кинскому было даже приятно слышать ее упреки.

Он сознался, что иной раз грешит этим.

Может, и затворническая жизнь под Зальцбургом вредна для него? Ему бы следовало побольше бывать среди людей. Право, люди не так уж плохи, как он о них думает. Завтра она познакомит его с несколькими своими друзьями, они могут оказаться ему очень полезными в Штатах, если это для него имеет какое-то значение.

— У тебя завтра найдется время поужинать со мной?

— Конечно, Ева. Спасибо. Спасибо тебе.

Они помолчали.

Кинский лежал, не шевелясь и задумчиво глядя в пространство. На щеках у него снова выступил легкий румянец. Да, сейчас он слышал подлинный голос Евы; это был уже не тот светский тон, каким она говорила сегодня утром. В нем вновь вспыхнула безумная надежда.

От волнения у него пересохло во рту, он отхлебнул глоток воды и сказал:

— Ева, нынче днем мы лишь бегло коснулись наших дел. И вообще я был в таком состоянии, что почти не помню, о чем шла речь. Хорошо, что ты пришла: я успокоился, отдохнул и думаю, что нам с тобой есть о чем поговорить.

Ева кивнула.

— Прежде всего о Грете, — сказал он и взглянул на нее.

— Да, конечно, Грета — это главное! — подтвердила Ева.

Кинский приподнялся на постели.

— Главное — это Грета! — повторил он.

День и ночь он думает о ней. Грета — умное, гордое дитя. Она всегда весела или, по крайней мере, притворяется веселой, однако он обнаружил, что девочка весь год жила одной мыслью: провести каникулы у матери. Кинский помолчал, горестно наморщив лоб. О, заботы девочки отнюдь не остались скрытыми от него, он понимал, что нужно как-то изменить положение.

— А ты что об этом думаешь, Ева?

Глубоко погруженная в свои мысли, Ева промолчала. Да ей и незачем было отвечать на этот вопрос.

Он ни на минуту не перестает думать о судьбе ребенка, продолжал Кинский, неустанно ищет выхода и только в эти дни наконец набрел на решение, которое кажется ему единственно приемлемым. Кинский замолчал.

— Говори, Феликс! — сказала Ева, стараясь прочесть по его лицу, о чем он думает. Что-то в его голосе заставило ее насторожиться.

Несколько секунд Кинский лежал, закрыв глаза, словно они у него болели, и кончиками пальцев потирал лоб, как делал всегда, когда глубоко задумывался. По правде говоря, судьба Греты никогда особенно его не занимала. Девочке жилось хорошо, чаще всего она

была весела и счастлива. И уж ни в коем случае он не думал о том, чтобы изменить условия соглашения, к которому они с Евой пришли. Совсем наоборот: когда он увидел Еву в обществе Вайта, у него, охваченного безумной ревностью, мгновенно мелькнула мысль, нельзя ли будет, при возникших обстоятельствах, нынешним летом удержать Грету от поездки к матери. Он сразу же решил посоветоваться с адвокатом. Можно ли доверить ребенка матери, у которой есть любовник? Однако сейчас, отчаянно пытаясь найти спасительный для себя выход, Кинский выдал Еве за вполне продуманное предложение возникшую по наитию идею, о которой за минуту до этого даже не помышлял.

Предложение его было таково: он собирался переменить место жительства и опять переехать в Вену. Тогда Грета сможет по нескольку раз в неделю бывать у матери. Ему кажется, что этот план сулит много хорошего и Грете и Еве, устраивает он и его самого.

Сперва это предложение показалось Еве очень заманчивым. От радости ее всю даже бросило в жар. Но уже через секунду она горько разочаровалась: Ева поняла, что этот план совершенно неприемлем. Каждый приход к ней Греты будет расцениваться Кинским, как величайшее благодеяние с его стороны, за которое придется платить равноценной ответной услугой. Он снова попытается вмешиваться в ее жизнь, как делал это раньше. И до смерти замучает ее и Грету, под любым предлогом запрещая девочке бывать у матери, и сделает ее, Еву, полностью зависимой от его произвола. Она достаточно хорошо его знала!

— Нет! — сказала она после минутного раздумья и разочарованно покачала головой. — Нет, Феликс, это не выход, ты сам это понимаешь. — Голос ее звучал печально. — Девочка станет метаться между нами обоими и не будет знать, где ее настоящее место. Она лишится домашнего очага. И потом, Грета еще слишком мала. Года через два-три, пожалуй, можно будет об этом поговорить.

Кинский окинул ее испытующим взглядом.

— Не выход? Не выход, ты говоришь? — обескураженно воскликнул он. — В таком случае подумаем, Ева, не найдется ли все же какой-либо иной выход, который окажется удобным для обеих сторон. Может, ты найдешь такой?

— О да, я знаю отличный выход, — сказала она, упрямо выпятив губы.

Кинский почувствовал, что сейчас Ева предложит нечто совершенно для него немыслимое.

— Он очень прост. Ты мог бы отдать Грету в пансион поблизости от Вены. Это было бы самым разумным решением.

Кинский резко приподнялся и сел, глаза его засверкали.

— А я? А я? — взволнованно выкрикнул он. — Обо мне ты забыла? Ты же хорошо знаешь, что для меня невозможно расстаться с Гретой.

И, тяжело дыша, он опять откинулся на подушки.

— Прости меня, Ева, но это тоже не выход, — примирительно сказал он, немного помолчав. — Не забудь, что речь идет о компромиссе, а не о полном отказе одной из сторон от своих прав.

— Но я же мать! — воскликнула Ева таким тоном, что чувствовалось — она считает этот аргумент неоспоримым. Ее лицо пылало, глаза горели.

Кинский закрыл глаза и кончиками пальцев опять потер лоб. О, сколько раз он слышал от нее этот довод, против которого мужчина бессилен.