Голубая роза. Том 1
Шрифт:
– Косоглазая!!! – вопили они.
– Ты вернулась, девочка моя.
Один из парней с улыбкой от уха до уха, прыгая перед ней, жестами приглашал подбежать поближе. На груди его болтались золотая цепь, на которой висела табличка с именем, написанным крупными буквами. Мэгги что-то орала, подростки начали смыкать круг но, увидев выражение лица девушки, немедленно расступились.
– Убийца! – кричала она. – Остановите его.
Через несколько секунд Мэгги уже летела над ступеньками станции, как будто гравитация существовала не для нее. Сверху слышны были крики и что-то похожее на звук падающего тела. Не добежав немного до конца ступенек, Мэгги услышала звук приближающегося поезда. На станции было примерно человек пятнадцать и столько же на самой платформе. Сверху все еще слышались голоса. Поезд остановился справа от Мэгги, двери открылись. Сверху все еще слышались голоса. Мэгги продолжала протискиваться сквозь толпу и, когда оказалась у турникета, сделала
Мэгги без сил опустилась на сиденье. Ее всю трясло. – Он убил его, – вслух произнесла Мэгги. Когда она повторила эту фразу, несколько человек, сидевших рядом, встали и перешли в другой конец вагона. Мэгги казалось, что то, что убило ее любовника и преследовало ее до станции, было не человеком, а какой-то сверхъестественной силой, ухмыляющимся злом, которое может изменять очертания и становиться невидимым. Единственным доказательством его телесной сущности был звук от удара горшка о голову убийцы и то, как он повалился на кофейный столик. Мэгги затошнило. Она отказывалась верить в то, что произошло. Теперь Мэгги плакала, вытирая глаза тыльной стороной ладони. Она нагнулась и посмотрела на ноги. Туфли не были испачканы кровью, даже подошвы остались чистыми. Мэгги снова передернуло. Она так и проревела всю дорогу. Слезы катились по лицу Мэгги, когда она пересаживалась с поезда на поезд. Она чувствовала себя, как побитая собака, возвращающаяся домой. Иногда она принималась рыдать в голос: ей казалось, что она заметила вновь тень сумасшедшего убийцы, молча двигающуюся между людьми, стоящими на эскалаторе, но затем люди расступались и тень таяла.
На Сто двадцать пятой улице она сбежала вниз по ступенькам, обняв себя руками за плечи, чтобы было теплей. Ей казалось, что слезы замерзают на щеках и лицо постепенно превращается в ледяную маску.
Она распахнула двери церкви Генерала и вошла внутрь, стараясь ступать как можно тише. Ее окутало тепло и запах горящих свечей. Мэгги чуть не упала в обморок. Паства Генерала чинно сидела на своих местах. Мэгги стояла в задней части церкви, дрожа и не зная, что делать дальше. Теперь, когда она была уже здесь, Мэгги уже ничего не понимала, она даже не была уверена в том, что заставило ее вновь вернуться в церковь. Слезы катились по лицу девушки. Генерал наконец увидел ее и приподнял одну бровь с добродушно-вопросительным выражением лица. Во взгляде его однако промелькнула тревога. “Он ведь не знает, – подумала Мэгги, трясясь и продолжая молча плакать. – Как он может не знать?” Затем Мэгги поняла, что Тино Пумо так и сидит до сих пор мертвый в своей квартире, и никто, кроме нее и убийцы, об этом не знает. Ей придется позвонить в полицию.
9
Ничего не зная об этих событиях, которые в скором времени заставят его вернуться в Нью-Йорк, Майкл Пул уже второй раз за сегодняшний день свернул на Бэнг Люк, улицу, на которой находился цветочный рынок и жилище Тима Андерхилла, к северу, в сторону Чероен Кранг-роуд. Было примерно полпервого ночи, но улица была заполнена еще больше, чем обычно, и в любых других обстоятельствах любой нормальный пешеход предпочел бы подойти к обочине и остановить такси, даже такой неутомимый пешеход, как Майкл Пул. Было все еще очень жарко, до отеля – не меньше двух-трех миль, да и вообще Бангкок не был городом для прогулок пешком. Но обстоятельства никак нельзя было считать обычными, к тому же доктор Пул не имел привычки пользоваться машиной по пути домой, в постель. Сейчас он торопился оказаться в постели меньше, чем когда-либо: Майкл знал, что не заснет. Он провел больше семи часов с Тимоти Андерхиллом, и теперь ему требовалось время, чтобы подумать, и ничуть не меньше требовалось просто пройтись, стараясь не думать ни о чем. По обычной системе отчета ничего особенного за последние семь часов не произошло: двое мужчин разговаривали за выпивкой на террасе, затем, не прерывая разговора, они воспользовались рак-таком и перебрались в ресторан “Золотой Дракон” на Сакхумвит-роуд, где насладились превосходной китайской пищей. Затем добрались в другом рак-таке до меблированных комнат над “Джимми Сиамом”, и все это время разговаривали, разговаривали, разговаривали.
Голос Тима Андерхилла до сих пор звучал в ушах Майкла. Ему казалось, что он шагает в такт предложениям, которые произносит этот голос.
Андерхилл был удивительным человеком. Он был удивительным человеком с ужасной жизнью,
Куда бы не забросила его жизнь, Тим никогда не забывал о Коко. Размышляя над тем всплеском ненависти и мести, он не просто сделал Гарри Биверса героем одного из своих романов, он постарался показать всю мелочность и убогость методов Биверса. Пул брел на север по улицам, полным спешащих куда-то равнодушных друг к другу людей, и чувствовал, как сильно подействовал на него разговор с Андерхиллом. Восемь часов назад доктор Пул пересек шаткий мостик и почувствовал себя на грани новой жизни, нового отношения к своей работе, к браку, даже к смерти. Как будто он впервые взглянул на смерть с должным уважением, достаточным для того, чтобы постичь ее. Он стоял и смотрел на смерть, и все чувства его были обострены, совсем не как у врача. Страх, ужас – они были совершенно необходимыми, моменты просветления, понимания неизменно проходили оставляя после себя лишь воспоминания, но Пул помнил резкий соленый привкус соприкосновения с реальностью и то унижение которое испытывал перед этим. Что убедило его в невиновности Андерхилла, так это то, что тот в каком-то смысле, в течение многих лет, от книги к книге пытался перейти точно такой же ручей судорожно цепляясь за перила. И чувства его все время были обострены. Он приложил все силы, чтобы взлететь, подняться над всем этим. И Коко дал ему крылья.
Андерхилл пролетел, сколько мог, и если и потерпел катастрофу что ж, полеты часто заканчиваются не слишком мягкой посадкой.
Алкоголь, наркотики – все это было не для того, чтобы продлить полет, как решил бы Гарри Биверс и люди вроде него, а чтобы окончательно разрушить человека, который дошел до своего предела, но которому по-прежнему этого мало. Андерхилл зашел гораздо дальше Пула, у которого все еще была его память, его любовь к Стаси Тэлбот, служившая своеобразной оболочкой той, старой любви к Робби; Андерхилл же покорил собственное воображение, и воображение стало для него всем. Все это постепенно прояснилось для Майкла на террасах, в шумном огромном зале китайского ресторана и, наконец, в квартире Андерхилла. Андерхилл рассказывал свою жизнь, не соблюдая никакой последовательности, и перипетии его истории периодически отвлекали Майкла от мыслей о Коко. Жизнь Андерхилла была сплошной цепью лавин и обвалов, но в данный момент он жил тихо и спокойно и надеялся вскоре вновь приняться за работу.
– Это как заново учиться ходить, – сказал он Пулу. – Я спотыкаюсь, падаю, опять встаю. В течение восьми месяцев дела шли так, что я считал большой удачей, если удавалось написать хотя бы абзац после шести часов работы.
Он написал довольно странный роман под названием “Голубая роза”, затем не менее странный – “Можжевеловое дерево”. Теперь Тим записывает диалоги с самим собой – своеобразная игра в вопросы и ответы и собирается начинать новую книгу. Дважды за свою жизнь Андерхилл видел девочку, бежавшую навстречу ему с окровавленным лицом и руками, издавая неземные звуки – девочка была частью ответа на мучившие его вопросы, как казалось Андерхиллу: она возвещала близость вечности. Коко был для Тима способом возвращаться в пещеру Я-Тук, как и видение девочки, в панике бегущей по городским улицам, как и все, что он написал.
Гораздо хуже, по мнению Андерхилла, было то, что Коко, по всей вероятности, был Виктор Спитални, этот подонок из подонков.
– Я все рассчитал, – сказал Тим Майклу в “Золотом Драконе”. – Одно из убийств Коко совершил ты, одно я, и еще одно, я думаю, Конор Линклейтер...
– Да, – подтвердил Майкл. – Ты прав. Одно он, одно я.
– Думаешь, по тебе это было не видно? – сказал Андерхилл. – Ты не злодей по натуре, Майкл. Словом, методом исключения я вывел, что это мог быть только Виктор Спитални. Если только не ты и не Денглер, но и то, и другое казалось и кажется мне одинаково невозможным.
– Я прилетел в Бангкок, чтобы разузнать как можно больше о последних днях Денглера. Думал, что, может быть, это поможет мне опять начать писать. А потом, друг мой, все пошло черт знает как. Начали умирать журналисты, как заметили вы с Биверсом.
– Что значит – журналисты? – с искренним недоумением спросил Майкл.
Андерхилл удивленно смотрел на друга несколько секунд, затем громко рассмеялся.
Дойдя до очередного перекрестка, Пул постоял немного, вдыхая душный ночной воздух. Воспользовавшись несколькими занюханными библиотеками и книжными магазинами Бангкока, Андерхилл обнаружил то, что не удалось обнаружить Гарри Биверсу и всем его помощникам. Пула ошеломило сообщение о том, что Биверс проглядел-таки связь между новыми жертвами Коко.