Голубая роза. Том 2

Страуб Питер

– Так точно. Я внизу, в вестибюле. Могу я подняться и поговорить с вами немного?

Гленрой вздохнул.

– Скажите мне имя великого саксофониста, игравшего в оркестре Коба Кэллоуэя.

– Айк Квебек, – выпалил я.

– Вы знаете, что прихватить с собой, прежде чем подняться. – Он повесил трубку.

Я подошел к портье, который узнал меня и уже полез в ящик. Он бросил на конторку две пачки «Лаки» и сказал:

– Удивительно, что он позволил вам подняться. Плохой день для старины Гленроя, плохой день.

Когда я постучал в дверь номера Брейкстоуна,

оттуда раздался его голос, слегка заглушенный звуками джаза.

– Вы что – научились летать? Дайте мне хотя бы минуту.

За звуками музыки я расслышал звук дерева, стучащего о дерево.

Гленрой открыл дверь и взглянул на меня покрасневшими глазами.

На нем была черная футболка с надписью «Джазовый фестиваль Санта-Фе».

– Принесли? – он протянул руку за сигаретами.

Я отдал ему пачки, и он прошел в комнату, рассовывая их по карманам, словно опасался, что я попытаюсь их украсть. Остановившись посреди комнаты, он поднял вдруг указательный палец. Нас окружали музыка и запах марихуаны.

– Вы знаете, кто это?

Сначала я подумал, что Глен слушает свою старую пластинку, которую я не знаю. Звучала песня «Я нашел новую подружку». Но тут саксофон заиграл соло.

– Ответ прежний, – сказал я. – Айк Квебек. С Баком Клейтоном и Кегом Джонсоном в сорок пятом году.

– Надо было придумать вопрос потруднее. – Он подошел к столику, за которым мы сидели в прошлый раз. Сейчас на нем стояла полная окурков пепельница, лежала почти полная пачка «Лаки страйкс», а рядом красовалась бутылка «Джонни Уокера» и стакан, примерно на дюйм наполненный виски. Брейкстоун упал в кресло и мрачно посмотрел на меня. Не дожидаясь приглашения, я сел в другое кресло.

– Вы выбили меня из колеи, – сказал Гленрой. – С тех пор, как вы здесь побывали, я все время думаю о Джеймсе. Я начал собирать свое барахло для поездки во Францию и вдруг понял, что ничего не могу сделать – все время вспоминаю парня. Он так и не смог реализовать себя. Мы должны бы сейчас сидеть с ним вместе и обсуждать, что будем играть и с кем, но это невозможно. И это неправильно!

– Неужели через сорок лет это по-прежнему так волнует вас? – удивился я.

– Вы не понимаете, – он сделал большой глоток виски. – То, что начал Джеймс, никто не может закончить за него.

Я подумал о рукописи Эйприл Рэнсом.

Глен смотрел на меня опухшими красными глазами.

– Никто не может играть так, как играл он. Я иногда стоял с открытым ртом и слушал то, что он вытворяет. Этот парень был мне как сын, понимаете? Я играл со многими пианистами, и многие из них играли прекрасно, но не один, кроме Джеймса, не вырос под моим крылышком. – Допив виски, он со стуком опустил стакан на стол. – Джеймс играл так восхитительно – но вы никогда не слышали его, вы не знаете.

– Мне очень хотелось бы узнать, – сказал я.

– Джеймс был как Хэнк Джоунс или Томми, но никто не слышал его, кроме меня.

– Вы хотите сказать, что он был как вы?

Глен буквально буравил меня глазами. Затем он кивнул.

– Жаль, что я не могу поехать с ним

в Ниццу. Не смогу снова смотреть на мир его глазами.

Он снова плеснул себе виски, а я внимательно оглядел комнату. Везде видны были следы беспорядка. Телескоп был повернут до упора вверх, пластинки и диски разбросаны по полу, конверты от пластинок покрывали восьмиугольный столик. Смятые индейские коврики были засыпаны пеплом.

Пластинка закончилась.

– Если хотите что-нибудь послушать – поставьте, – сказал мне Глен. – Я сейчас вернусь.

Он подвинул к себе коробочку, а я сказал:

– Вы у себя дома и можете делать что хотите.

Пожав плечами, Гленрой открыл коробочку. В углублении возле крышки лежали две двухграммовые бутылочки – одна пустая, одна наполовину полная – а рядом с ними – соломинка. В середине коробочки лежали мешочек со стеблями марихуаны и разные сорта папиросной бумаги. Гленрой открыл одну из бутылочек, высыпал на зеркальную поверхность немного белого порошка и стал вдыхать его через соломинку.

– Не хотите? – спросил он меня.

– Я давно бросил.

Он закрыл бутылочку и снова положил ее в углубление.

– Я пытался связаться с Билли, но нигде не смог его найти.

Гленрой закрыл коробочку и наконец-то впервые за вечер посмотрел на меня почти дружелюбно.

– А Том тоже балуется кокаином? – спросил его я.

Гленрой хитро улыбнулся.

– Том давно уже не занимается ничем подобным. Этот хитрый кот даже не пьет. Он только делает вид, что накачивается целыми днями и ночами, а на самом деле едва подносит стакан к губам. Он очень странный человек. Когда у Тома такой вид, будто он вот-вот заснет, знаете, что он на самом деле делает? Он работает.

– Я заметил это прошлой ночью, – сказал я. – Он действительно пил всю ночь один стакан виски.

– Хитрая бестия, – встав, Гленрой подошел к проигрывателю, снял пластинку Айка Квебека, засунул ее в конверт. – Дюка, я хочу немного Дюка. – Он ходил вдоль полок, пока не нашел пластинку Дюка Эллингтона. Поставив ее на проигрыватель, Глен подкрутил ручку громкости усилителя.

– Не думаю, что вы пришли сюда просто послушать мои пластинки, – сказал Глен.

– Нет. Я пришел сказать вам, кто убил Джеймса Тредвелла.

– Вы нашли этого негодяя! – Лицо его просветлело. Гленрой уселся на стул, взял из пепельницы дымящуюся сигарету и внимательно посмотрел на меня сквозь клубы дыма. – Так расскажите же мне об этом.

– Если бы Боб Бандольер постучал поздно вечером в дверь Джеймса, тот впустил бы его?

– Конечно, – кивнул Гленрой.

– А если бы Бандольеру не хотелось стучать, он проник бы в номер и без этого.

Глаза Брейкстоуна расширились.

– Что вы пытаетесь мне сказать?

– Гленрой, Джеймса Тредвелла убил Боб Бандольер. И ту женщину, и Монти Лиланда, и Штенмица. Его жена умерла, потому что он избил ее до полусмерти, а Боб разозлился, потому что Рэнсом уволил его, когда он попросил отпуск, чтобы ухаживать за женой. Он убил всех этих людей, чтобы разрушить репутацию отеля.