Голубка
Шрифт:
— Вы должны понимать, — продолжала Юля, — Кирилл не решается разрушить вашу связь…
— Нашу связь?
— Ну да. Он жалеет вас, к тому же привычка — большое дело. А так…
— Ну так, — перебила ее Калерия, передумав угощать чаем, — что вы от меня-то хотите, девушка?
— Я хочу, чтобы вы знали. — Официантка, видимо, ждала этого вопроса. — И чтобы знали не от кого-нибудь, а из первых уст. И отпустили мужа. Вы же сами понимаете: я молода, здорова. Я дам ему все, что не смогли дать вы.
— Ага, — кивнула
— Я, собственно, за этим приходила.
— Понятно. Если у вас все, до свидания. За мной уже приехали.
Калерия выглянула в окно. У крыльца стоял темно-зеленый «газик» с красным крестом на боку.
Официантка потушила окурок и, все еще чего-то ожидая от хозяйки, мялась в проходе. Наверное, считала, что точка в разговоре не поставлена и желала это исправить.
— Девушка, вы мне мешаете! — рявкнула Калерия, пробираясь за своей обувью к полке.
Она впервые за весь вечер не совладала с собой. Гостья без спешки выплыла на площадку. Словно боясь, что та вдруг вернется, Калерия защелкнула замок, опустилась на табуретку. Но сидеть не смогла. Зачем-то вернулась на кухню, открыла форточку, стала выгонять полотенцем дым. Ее привел в чувство длинный гудок машины. Она остановилась. Надо же! Что это с ней? Нервы сдают или поверила?
Оставив в покое форточку и полотенце, доктор Дробышева захватила саквояж, повязала на шею косынку и с обычной своей приветливой улыбкой предстала перед водителем «газика».
В госпитале она занималась своими обычными делами. Приняла дежурство, просмотрела результаты анализов и рентгена, поговорила с медсестрами, зашла в процедурную. Она ни на минуту не выпускала из головы дела госпиталя, но вдруг поймала себя на мысли, что параллельно не перестает думать и другую думку.
А если на минуту предположить, что Юля обрисовала дело именно так, как оно и обстоит? Если ее Кирилл, интересный, симпатичный, действительно взял и влюбился в молодую и продолжает «тянуть лямку» их брака только из жалости? Из привязанности, из чувства долга, наконец?
Вспомнилась офицерская столовая, заведующая со своими замечаниями. Почему она позвала именно эту официантку? Чтобы показать соперницу? Что, если в гарнизоне уже все знают? Как обычно, жена узнает последней…
Внутри что-то щелкнуло и задрожало. Она уже знала, что вот сейчас в голову валом повалят самые разнообразные по своей нелепости мысли.
Она не может этого допустить. Понятно же, что Кирилл — разумный человек. К тому же она говорила ему, давно говорила ему, что отпустит, не станет держать, если он полюбит другую. Стоп! Говорила же? И вот это случилось…
Калерия в панике поймала себя на мысли, что уже готова поверить! Что, начиная копаться в памяти, мелочно ищет там следы его измены.
Впервые за всю практику она с благодарностью взглянула на медсестру, когда та
Они вдвоем помчались делать свое дело.
А в субботу в порт прибыл корабль под командованием капитана 2 ранга Дробышева.
Капитан-лейтенант Топольков впервые так волновался, возвращаясь из похода. С той минуты, когда корабль соединился с буксиром и вошел в порт, он то и дело принимался курить, а потом, вдруг вспомнив, что Ирина, должно быть, будет встречать его с детьми, бросал сигарету, но через минуту доставал новую.
Это плавание показалось ему самым длительным из всех. Экипаж принял новичка нормально, здесь царила здоровая атмосфера, которую ценили на флоте. Здесь не делились на касты, как на берегу. Во время похода старшие офицеры были терпимы к лейтенантам, а те запросто держались с мичманами. На берегу — другое дело, он знал. И все же плавание длилось долго. Бесконечно долго.
С первых дней похода его не покидало беспокойство, исток которого он выяснил не сразу. Какая-то досада посещала, когда оставался один на один со своими мыслями. Потом он нашел этот исток, нащупал.
Сначала поймал себя на мысли, что без конца думает об Ирине, представляет ее… В эротических своих фантазиях представляет, что там говорить…
А ведь оснований у него для этого мало. Он ни разу не видел ее обнаженной, а только руки, грудь в вырезе домашнего платьица, круглые коленки… Вот эти детали он и складывал в своем воображении и дорисовывал как мог и ругал себя за то, что так и не решился, не выстроил, болван, эти хрупкие интимные отношения, а ведь если бы выстроил, может, не мучился бы так душой.
Как она там, что у нее на уме? Может, уже тысячу раз пожалела, что потащилась за ним на край света?
Не было покоя капитан-лейтенанту Тополькову до тех пор, пока корабль не пришвартовался. С борта бросили концы, которые ловкие матросы на берегу намотали на быки. Оркестр грянул «Славянку», и Сергей выхватил взглядом из пестрой толпы на берегу ее с пацанами.
Она, маленькая, хрупкая, держит двух его детей. Он сделал знак — махнул шапкой. Потом догадался — она не увидела: их много, моряков в синих бушлатах, все одинаковые.
Он еле дождался своей очереди — спустился по трапу, подбежал к ним, сгреб в охапку. Пацаны — щекастые, неожиданно большие — недовольно закряхтели.
Он детей взглядом охватил, и — ей в глаза. Все там увидел: она скучала! Она тоже скучала и ждала!
— Иринка… — поцеловал ее куда-то в нос, пацаны мешали.
— Ты с нами поедешь? Я обед приготовила…
Он не сумел скрыть огорчения. Порядок для всех один, он не мог нарушить.
— Нет, дорогая. Мы сейчас — в санпропускник. Там обработка, баня. Пока форму поменяем, пока то-се… Раньше ужина не жди.