Голубое молчание
Шрифт:
— Неужто так заработался, голубчик, что и про учителя забыл?… Ай-ай-ай… Нехорошо, нехорошо… Садись-ка, да расскажи как твои дела.
— Да что рассказывать, Николай Петрович. Дела — так себе… Все ищу, ищу…
— Небось нашел уже, да скрываешь… Ты ведь, дьяволенок, способный. Ну-ка, скажи, что пишешь? Всё ту, старую?… Прилизал, наверное, как заправский академик? Или импрессионизм заел? Помню, как ты им увлекался… Ренуар, Мане, Сезанн… Помнишь?
— Помню, — ответил Илья, закуривая папиросу. —
— Что? — вскинув голову, спросил старый Денжин.
— Социалистический реализм.
Все дружно, в том числе и Илья, рассмеялись.
— Ну, поищи, поищи его, — посоветовал Николай Петрович. — Вещь нужная… А то, брат, что-то я никак ее не уловлю. Последняя выставка совсем убила во мне надежду. Видел?
— Видел.
— Плохо, плохо, Илюша. Всё комсомолочки в платочках, дымящиеся заводские трубы, да пейзажики бледные, плохонькие, хоть и в ярком колорите.
Из соседней комнаты вошла невысокая девушка в простеньком ситцевом платье, худенькая, веснущатая, с черными, вьющимися волосами.
— А-а, вот и Маша! — воскликнул Глеб Денжин. — Знакомьтесь, пожалуйста. Это — Илья Кремнев, о котором я тебе рассказывал, Машенька. А это — она.
Показывая белые, мелкие зубы в улыбке чуть отвернутых губ, она пошутила, протягивая руку Илье:
— Вот так рекомендация, Глебушка!
Илья пожал маленькую теплую руку.
Ее светлые голубые глаза, прищуриваясь, внимательно рассматривали Илью.
Он почему-то засмущался и опустил глаза. Его беспокоила заплатка на левом рукаве пиджака.
Зазвонил телефон. Николай Петрович снял трубку.
— Да. Пожалуйста, — проговорил он и передал трубку Глебу. — Тебя, Глеб.
Глеб досадливо махнул рукой.
— Что? А-а… Ну, хорошо. Сейчас приеду, — сказал он и добавил, отходя от телефона:
— Чорт их возьми с их делами! Опять совещание. И когда они только кончатся! Придется ехать. Извините, Илья Кириллыч… Машенька, сдаю его на твое попечение. Покажи ему свои рисунки и напои чаем.
После ухода брата Маша повела Кремнева в свою студию.
— Я немножко стыжусь показывать вам свои рисунки, — говорила она, тоненькими пальчиками развязывая шнурок большой папки. — Говорят, вы такой ценитель и такой талантливый…
— Ну уж и талантливый. Чепуха это… — запротестовал Илья, рассматривая ее простенький профиль со вздернутым носиком.
Ситцевое платье ладно обтягивало ее стройную фигурку. Вся она — и платьем, и безыскусственными манерами — веяла какой-то ребяческой непосредственностью и обаятельностью.
— Вот, смотрите, — предложила она, раскладывая перед Ильей листы ватмана. — Плохо, да?
Илья молчал, рассматривая рисунки. Они были еще ученические, неуверенные, но была настоящая
— Только честно говорите! — улыбнувшись по- детски и повернув голову, предложила она.
— Конечно, — согласился Илья. — Вообще многого недостает: техники, во-первых; но это выработается со временем… Незнание законов света и тени… Вы теорию теней изучали?
— Только начала недавно.
— Ну, вот; это тоже поправимо… Неумение твердо поставить предмет на землю… Так, чтобы, понимаете, зритель верил, что он именно прочно, прочно стоит… Плохая ориентация в выборе ракурса. Видите, как я вас разделываю?
— Дальше…
— Дальше я могу сказать: у вас есть то, чего у меня нет и чего я добиваюсь — умелой передачи воздуха. У вас следует этому поучиться.
Маша чуть покраснела и смущенно затеребила ленточку на груди платья.
— Да вы шутите…
— Я говорю вполне серьезно.
За чаем Илье показалось, что он поймал ее взгляд на своем локте. Он подвинул стул и сел так, чтобы ей не видна была заплата.
Часов в десять вечера Илья стал прощаться. Глеба еще не было.
— Зазаседался мальчик, — говорил Николай Петрович, посматривая на часы. — Ох, уж эти собрания! Хочешь уходить? — обратился он к подошедшему Илье.
— Да, нора, Николай Петрович.
— Ну, ну, иди, коли уж так торопишься. Да смотри, не забывай старого учителя!
— И нас с Глебом… — добавила Маша и опять покраснела.
— Хорошо, — ответил Илья, чувствуя, что краснеет почему-то и сам, — но с одним условием, что и вы как-нибудь заглянете ко мне. Правда, вид моего жилья непрезентабельный… Но вы меня предупредите, и я постараюсь привести его в относительный порядок.
Прощаясь с Машей, он задержал в своей руке ее маленькую, теплую руку. Ему было приятно ощущение этих хрупких и мягких пальцев.
Илья шел по Пречистенке, глубоко засунув руки в карманы и перебирал в памяти весь прошедший вечер. Потом опять стал думать о картине.
V
Наступил февраль. До весенней выставки оставалось два месяца. Илья упорно работал над картиной. Денег не хватало. Пришлось продать несколько дорогих гравюр и акварель Сислея, доставшуюся Илье по наследству от отца. Но и этих денег хватило не надолго. Горечка Матвеев предлагал Илье снова заняться иллюстрациями в журналах. Но Илья не мог. Он видел только свое полотно и думал только о нем. Всё остальное уходило куда-то на задний план, в тень. Головные боли, прошедшие было на время, снова вернулись с интенсивной работой.