Голубое Сало
Шрифт:
Надо пойти помочиться кровью. Потом сделать себе кофе. И брезгливо вспоминать свою обычную жизнь.
Голос смолк. В комнате наступила тишина.
– Ты все понял, детка? – спросил великий магистр.
– Не все, великий отче.
– Это хорошо. Это очень поможет тебе. Знание частей в твоей миссии важнее знания целого. Ты понял в какой год и куда мы посылаем тебя?
– Москва, Большой театр, 1954.
– Хорошо, детка. Возьми, что принес, и иди за мной. Великий магистр встал, приблизился к двери. Ее тут же открыли, Великий магистр двинулся по коридору. Вил заковылял следом, толкая босыми ногами свои гениталии. Путь был недолгим – перед
Прошло несколько минут. В воротах ожили древние запоры, заскрипел ржавый металл и створы стали медленно расходиться.
Великий магистр и Вил прошли в проем и оказались в полной темноте. Ворота за ними так же медленно закрылись. Великий магистр нащупал в темноте лежащий на каменном полу факел, зажег его. Пламя осветило громадную пещеру Посередине возвышалась необычная конструкция, собранная из камней и деревянных подпорок. Рядом с ней грудились две кучи из почерневших камней и обугленных головешек. Конструкция подпирала массивный конус вытесанный из гранита и перевернутый вершиной вниз. Послышался шорох. Вил пригляделся и в стенах возле ворот увидел небольшие окошки. В них виднелись лохматые человеческие лица, пугливо шарахающиеся от огня.
– Атрекс! – зарычал Вил.
– Не бойся, детка. Это хранители запоров, – пояснил великий магистр. – Они живут в камне и ждут, когда отпереть. Последний раз это было шестнадцать лет назад, Ступай за мной.
Они приблизились к конструкции.
– Полезай наверх в воронку. Когда залезешь – сядь и крикни, – скомандовал великий магистр.
Вил взял ручку кейса в зубы и стал карабкаться наверх по переплетениям деревянных подпорок. Гениталии его отвисли и тяжело раскачивались, задевая подпорки. Наконец он достиг верха, забрался в полый конус, сел, прижав к груди кейс, и громко крикнул.
Великий магистр поднес факел к толстому просмоленному жгуту в основании конструкции. Жгут вспыхнул и затрещал.
Великий магистр бросил факел на землю и побежал к воротам. Приблизившись к ним, он положил на их шершавую поверхность обе ладони и громко произнес:
– Авеста!
В стенах зашевелились хранители запоров, ворота приотворились. Великий магистр быстро вышел из пещеры, Ворота закрылись. Пламя быстро перемещалось по жгуту, разбрасывая зеленые искры. Когда оно исчезло в сердцевине конструкции, раздался сильный, но как бы замедленный взрыв, плавно перетекший в ослепительно-белую вспышку. Когда все кончилось, на полу пещеры дымилась третья куча из раздробленных камней и догорающих деревяшек. Прямо над ней на потолке проступало круглое темное пятно. Рядом с ним, над двумя старыми кучами виднелись такие же пятна.
Праздничный концерт, посвященный открытию Всероссийского Дома Свободной Любви, проходящий 1 марта 1954 года в Москве, в Большом театре СССР, был в полном разгаре.
Недавно отреставрированный, еще слегка пахнущий лаком, белилами и деревом, театр оказался не в состоянии вместить всех желающих: большая толпа стояла вокруг и, осторожно шевелясь, похрустывая тонким мартовским ледком, прислушивалась к черным раструбам репродукторов, нарушающих недолговечную тишину московской ночи громкими, рассыпчато-переливистыми звуками концерта.
Внутри было жарко, даже душно, от новых батарей парового отопления, выкрашенных рубиновым, под
– Итак, дорогие товарищи, дамы, господа, друзья, приятели, добрые и не очень добрые знакомые, коммунисты и беспартийные, миллионеры и совслужащие, военные и гражданские, семейные и холостые, верующие и атеисты, гетеро– и гомосексуалы, поклонники свободной любви и приверженцы старых добрых традиций, москвичи и гости столицы, я спрашиваю вас: что может объединить нас всех в этом прекрасном зале, нас – таких разных и неповторимых, таких радостных и полнокровных?
– Свободная любовь! Партия! Дружба! Праздник! – послышались голоса.
– Праздник! – дернул овальной, густо набриолиненной головой Первач. – Великолепно! Конечно же праздник! А что делаем мы, советские люди, на празднике?
– Выпиваем! – выкрикнул кто-то, и зал грохнул смехом.
– А еще что? – подмигнул Первач, сцепив маленькие холеные руки и прижав их к груди.
– Поем! Поем песни! –. раздались голоса.
– Поем песни! – воскликнул Первач. – Мы поем пес ни, друзья мои, потому что только песня способна по-настоящему объединить нас всех!
Он выдержал паузу, вытянул руки вдоль тела и слегка подался грудью вперед:
– Выступает народный артист СССР, лауреат Сталинской премии, герой Социалистического Труда Александр Зал замер.
– Пятой!!!
Зал взорвался овацией, зрители встали со своих мест. Занавес взмыл, и со сцены на зрителей хлынул поток нежно-розового, золотисто-медового света. Всё сразу смолкло публика села, и через полминуты абсолютная тишина на полнила театр.
На убранной живыми цветами сцене стояла ванна, вы точенная уральскими камнерезами из цельной глыбы розового гранита. В этой массивной, наполненной полупрозрачной желеобразной субстанцией ванне лежал великий баян России – Александр Пантелеймонович Пятой – живая легенда, певец-самородок, поколебавший славу великого Шаляпина. Родившийся в глухой беломорской деревушке, с детства пораженный редчайшим недугом – размягчением костной ткани, Пятой получил от сурового северного края бесценный дар Баяна, уже четверть века приводящий в трепет россиян.
Он лежал в ванне на спине, прикрыв глаза и размеренно дыша невероятно худой, но широкой грудью.
Прошли несколько долгих минут. Слышно было как слабо потрескивают новые кресла под телами замерших людей.
Медленно приподнимая голову и плечи, Пятой сел в ванне. Большое широкое лицо его, цвета запеченной в углях картошки, было покрыто глубочайшими морщинами, словно прорезанными узким и острым ножом; бледная, истонченная кожа беспощадно обтягивала широкие плечи потомственного помора; большие серо-голубые глаза спокойно смотрели в зал. Он слегка приоткрыл сухой тонкогубый рот и запел. Сильный, мягкий и проникновенный голос потек как бы ниоткуда, как свет. Но не успел Пятой пропеть первую фразу, как в зале раздался странный звук, словно оборвалась кинопленка на кадре, запечатлевшем взрыв тяжелой бомбы. Что-то быстро мелькнуло в проходе между сценой и партером, треснул паркет, хрустнули обтянутые бархатом доски сцены и облако каменной пыли осело на первых рядах.