Голубой берег
Шрифт:
ПАЛКА МОИСЕЯ
— Слушай, черная собака, как воет, плюет и кашляет что-то в горах. Очевидно, ты думаешь, что это ветер. Да, может быть, ты и права: ветер. А не может ли то быть Хан-Тенгри, царь духов? Вот он ходит по горам, в больших деревянных калошах на трех шипах, бродит по ущельям и бросает вниз огромные скалы?! А?.. Спит внизу кишлак. Или не спит? Может быть, киргизы сидят в кибитках
Было уже совсем темно.
Я проснулся от завывания Карабека. Он сидел на корточках, задумчиво глядя на костер. В его черных глазах отсвечивались огоньки костра. Угли догорели, Напротив Карабека лежал Азам, уткнув голову в передние лапы, он глядел на костер, поводя ушами при каждом шорохе.
«Вот мы опять остались вчетвером», — подумал я. Рядом, за кибиткой, время от времени тяжело ворочался мой конь Алай, и потом опять все умолкало. Только издали доносилось глухое завыванье. Началась метель.
Я открыл глаза и, не поднимая головы, посмотрел на Карабека. Его плоское скуластое лицо, освещенное костром, и особенно глаза отражали сейчас добрый десяток чувств. Карабек что-то изображал перед собакой: то страшно хмурил лоб и невероятно выкатывал глаза, подражая, очевидно, царю духов, то морщил лицо, как Барен, то скучающе бродил взором по кибитке, поглядывая на мои очки, лежавшие на полевой сумке. Наконец, он не выдержал и осторожно протянул к ним руку, надел очки на нос и важно взглянул на Азама. Очевидно, теперь он изображал агронома и начальника, товарища Кара-Тукоу. Собака смотрела на него озадаченная, открыв рот, высунув кончик языка и даже склонив голову на бок.
— Ай, товарищ, — строго сказал Карабек, блестя очками, Азаму, — сколько раз я вам говорил, что духи есть предрассудки и вы есть темный человек, начиненный дурманом голова. Сейте высокогорные гималайские семена ячменя, агрономическая культура…
Здесь он перевел глаза на меня и вдруг понял, что застигнут врасплох. Он смутился.
— Я же ему говорю, что Хан-Тенгри нет, ничего нет, это глупые сказки… — заговорил он, протягивая мне очки и пожимая плечами.
Я встал и осмотрелся. Темнота, ветер, дверь кибитки раскрыта настежь; в кун-дюк — верхнюю дыру — влетал снег. Нужно было ее закрыть.
— Куда же девался хозяин кибитки? — спросил я.
— Не знаю, он провалился, этот старик…
Накинув овечью шубу, я вышел из кибитки. Метель и темнота охватили меня. Сквозь ветер слышен был далекий грохот. Словно в горах кто-то ворочал камни. Я вглядывался в темноту кишлака и ничего не мог разобрать. Черная ночь с метелью закрыли даже очертания ближайших кибиток. Странные шорохи иногда, казалось, раздавались и в нескольких шагах от меня. Одну минуту я думал даже, что вижу приближающиеся ко мне фигуры. Я взялся было за рукоятку револьвера. Но фигуры исчезли.
Я прошел за кибитку, к деревянному сараю, в котором стояли моя лошадь и верблюды. Когда я подходил к сараю, мне показалось,
Однако следовало запереть на замок наших животных, но хозяина не было. Я вошел в сарай. Алай заржал и потянулся ко мне мордой. С тех пор как мы его поставили, прошло больше четырех часов — срок, по киргизским правилам, необходимый для отдыха коня перед кормом. Я принес из угла сноп сухой травы. Алай нервно стучал копытом и выдергивал у меня из рук клочки сена. В темноте жевали верблюды. Сопел бык. Все было спокойно.
Я вернулся в кибитку.
— Старик в дырочках еще не приходил. Он забыл дорогу к нам, глупый человек. Деревянное ухо, — сказал Карабек.
Деревянное ухо? Очевидно, так Карабек прозвал старика Шамши, хозяина кибитки. Всему, что встречал Карабек, он давал прозвища — людям, кишлакам, дорогам, животным. Иногда эти прозвища были совсем неожиданные, но бесполезно было выяснять их происхождение. Этот человек — «железная труба», говорил он мне. Или: «когда мы проезжали кишлак Птичий хвост, помнишь, где живут Барабанные шкуры…»
Я велел Карабеку спать, а сам для видимости вынул бумаги из сумки. Карабек укрылся шубой. Азам уткнул морду в лапы и тоже делал вид, что спит. На самом деле все прислушивались к ветру.
— Странно, что вообще никто не идет к нам, — сказал я. — Сейчас еще не так поздно, а все люди в кишлаке словно сквозь землю провалились.
И в тот же момент Азам зарычал и сразу вскочил на все четыре лапы. Я успел схватить его за шиворот. Взглянув на дверь кибитки, мы увидели стоящего в полосе света за дверьми человека. Он молча смотрел в кибитку. Но не успели мы разглядеть его лицо, как он исчез так же внезапно, как и появился.
Вместе с Карабеком мы выскочили наружу, но там никого не было. Ледяной ветер со снегом обдал нас. После горячего воздуха костра он словно пронизывал наши лица. Мы прошлись вокруг кибитки, осмотрели сарай, покричали в темноту— никто не откликался.
— Вот что, — сказал я вернувшись, — ясно, что кто-то намерен нас сегодня ночью пугать. Значит, не нужно пугаться. Выдержка! И не хватайся раньше чем следует за оружие: здесь возможна провокация. Воздержимся от поступков, которые смогут потом дорого обойтись…
|Я растолковал, как умел, все это Карабеку; он понял меня и был даже очень доволен новому слову, которым можно коротко рассказать такую длинную мысль.
— Провокация, провокация… — забормотал он, завешивая входное отверстие кибитки мешком. Я завернулся в шубу, положил под голову сумку и лег. Дул ветер. Мешок надувался парусом, сквозь дыры в мешке летел снег. Из далекого завывания ветра, приходящего с гор, из окружающего шума, треска костра, шелеста тряпки обостренный слух пытался выделить какие-то близкие шорохи, скрип сапог, разговоры, невесть что, кружащееся вокруг кибитки. Внезапно это ничто сразу оформилось и превратилось вдруг в ясно слышимые шаги. Пес опять подскочил, и шерсть на его спине поднялась щетиной. Приученный не лаять, он горящими глазами уставился на дверь.