Голубой чертополох романтизма

Айзенрайх Герберт

Пасхальное воскресенье было свободным: ни экскурсий, ни докладов. Завтракали поздно, а потом он еще долго стоял с ней у стойки. Она сказала:

— Здесь, однако, нет «Punt e mes».

— Что это? — спросил он.

— Напиток, который я очень люблю, — сказала она.

— Водка?

— Нет, пожалуй, все же вино. Горький вермут. Аперитив.

Она подошла к музыкальному автомату и включила «Petite fleur». Когда она возвратилась к стойке, он сказал:

— Сейчас здесь не потанцуешь. Но можно пойти купаться.

— Очень уж холодно! — сказала она.

— Нет, не холодно! — возразил он.

— К тому

же у меня нет купальника, — продолжала она. Но тотчас сообразила, что можно попросить купальник у барменши. Та тоже сказала:

— Бррр! Уж очень холодно!

— Нет, совсем не холодно, — сказала Анна.

Они пошли на мол и выплыли в голубую ширь. И там, на просторе, он крикнул ей:

— Глотните-ка воды, Анна!

— Зачем?

— Местные жители говорят, морская вода полезна для пищеварения и возбуждает аппетит. — Он глотнул воды. — Тоже своего рода аперитив.

— Но только не «Punt e mes»! — засмеялась она.

Он подплыл к ней совсем близко, и у нее на глазах снова глотнул воды. Она высунула язык — попробовать воду на вкус — и вскрикнула:

— Фу, гадость какая!

— Если глотнуть намеренно, думая о пользе, вода не покажется гадостью.

Она недоверчиво взглянула на него, но все же глотнула воды и сразу сказала:

— Правда ничего страшного. А я думала, она противная.

Лежа на спине и не спеша работая ногами, они поплыли к берегу и там, на молу, долго грелись у горячей, прокаленной солнцем дощатой стены палатки. Они были совсем одни здесь, над морем.

— А вы храбрая, — сказал он.

Она взглянула на него и спросила:

— Почему?

— Так храбро глотнули воды!

Она лишь засмеялась в ответ, и он продолжал:

— Собственно говоря, вы заслужили рюмочку «Punt e mes».

— Но здесь же его нет!

— Наверняка где-нибудь раздобудем. Надо только поискать.

Они возвратились к гостинице и сели в его машину. Поехали в Буе, потом в Новиград, в Пореч, но «Punt e mes» нигде не было, даже в Ровине они его не нашли.

— Это не так уж и важно, — сказала она. — Но когда вернетесь домой, если, конечно, еще будете помнить, выпейте «Punt e mes», хорошо?

— Нет, это очень важно, очень! — только и сказал он.

Они снова поехали в Пореч и сели там за столик в садовом кафе рядом с крошечной гаванью, и после обеда она сорвала несколько веток с лавровых деревьев, которые окаймляли садик.

— Кого вы хотите увенчать лаврами? — спросил он.

— Лавровый лист кладут в суп и в соусы, а еще добавляют к бобам… — сказала она.

Она бросила ветки в сточную канаву и заговорила о раскопках к югу от Пореча, которые археологи осматривали в минувшую пятницу. В машине было очень жарко, и они опустили оба стекла; сквозной ветер трепал карту у нее на коленях. Он показал ей еще несколько истрийских городков — Пазин, Мотовун и еще два-три других. Вдруг он хлопнул себя ладонью по лбу и воскликнул:

— Порторож! В Портороже мы найдем ваш «Punt e mes»!

В баре «Тивьеры» они насчитали девять сортов виски, но «Punt e mes» не было и там. Они поужинали в Пиране, на набережной, под открытым небом, за одним из столиков, которые кольцом оцепили жаровню, затем поехали назад, к гостинице, но, выйдя из машины, снова пошли на мол и еще долго сидели там на быстро стынущих в этот час камнях, в тесном объятии, почти слившись в одно. На горизонте

сгустилась мгла, высоким, крутым и мрачным берегом нависнув над светлым морем, и казалось, к нему, словно огни домов к суше, лепятся огоньки кораблей. И она сказала:

— Если глядеть туда не отрывая глаз, не видно, что огоньки движутся.

И все же скоро один огонек исчез, а чуть позже погас и другой, за ним — третий, и каждый гас именно там, где, совсем близко от них, на другом конце мелководной струнянской бухты, вверху у самого замка вдруг резко обрывался мягкий контур высокого мыса и отвесной стеной ниспадал в море; наконец в сплошной сизой мгле, где ночь сливалась с морем, одиноким отблеском всеми забытой звезды проплыл последний огонек. Они глядели на него не отрывая глаз, и правда чудилось, будто он стоит на месте, и внезапно огонек погас. Сердце ее билось в его руке, он чувствовал, что ее знобит. Он сбросил с себя свитер, накинул ей на плечи. И сказал:

— Через семь лет я уже забуду тебя, и, если нам случится встретиться, я тебя не узнаю. Но до последнего моего часа я буду помнить мглу, которая нависла над морем, словно берег, и огоньки кораблей, прилипшие к нему, будто огни домов к суше, и как огоньки эти незаметно уплывали прочь и гасли, гасли один за другим вон у той отвесной стены.

Никто из них не произнес больше ни слова. Она заметила, что и он тоже озяб. Они поднялись с камней и зашагали назад к гостинице. Было еще несколько дней: вечерами они танцевали в баре, щека к щеке, иногда — то у одной, то у другой стойки — пропускали по рюмке водки, и горячие руки их судорожно сплетались под столом, и были тихие беседы с долгими, очень долгими паузами, но однажды утром археологи никуда не уехали; все остались в ресторане; профессора в заключительных речах подвели итоги семинара, а потом все стали складывать чемоданы и обмениваться адресами. За обеденным столом не смолкали тосты: на немецком, итальянском, словенском, хорватском и даже на латыни, а Виктор притащил большой сверток, немцы вскрыли его — в нем оказались баварские пивные кружки — и под общий смех и выкрики раздали их всем гостям.

— Вот почему я не хочу жить в Германии, — сказала Анна.

— Ты чересчур строга, — ответил он.

— Возможно, — сказала она. И, помолчав, добавила: — А вот от другого сувенира я бы не отказалась.

Он взглянул на нее, и она проговорила еле слышно, будто робея:

— От твоей карты Истрии. Той, что мы всегда изучали, колеся по здешним местам.

Он сошел вниз к стоянке и достал из машины карту, которая все еще лежала, развернутая, на сиденье рядом с местом водителя, и принес ее Анне. А она сказала, теперь уже радостно:

— У меня тоже есть кое-что для тебя.

В руках у нее была пластинка, та самая, которую они слушали здесь столько раз, под музыку которой столько раз танцевали, — «Petite fleur».

— Я в два счета выторговала ее у Виктора.

Он быстро и крепко сжал ее руку — снизу донесся нестерпимо громкий гудок автобуса. Губы их встретились в торопливом, мимолетном касании — так невзначай коснется чего-то пух, на лету оброненный птицей, — и казалось, они не глядели друг на друга. Все постояльцы хлынули на лестницу, суетясь, толкали друг друга чемоданами под коленки; Виктор препирался с водителем, который яростно жестикулировал в споре; кто-то кричал, размахивая сумкой: