Голубой велосипед
Шрифт:
– Где сегодня моя голова? Я действительно замоталась.
Вернувшись в комнату, Леа застала Сару под кроватью, где та искала свои туфли, в конце концов, обнаруженные в корзине для мусора!
Гарсон принес блюдо толстых ломтей байоннской ветчины и гусиный паштет, а официант налил вина.
– Кроме того, есть бычий бок, тушеное мясо по-провансальски, вырезка ягненка и голуби с зеленым горошком.
– Закажите голубей, они очень вкусны, – посоветовала Сара.
Улыбаясь, Леа кивнула.
– А теперь давайте выпьем за здоровье нашего друга Франсуа Тавернье, – поднимая бокал, предложила Сара.
– Мысль,
– Франсуа! – воскликнула Сара. – Какая приятная неожиданность! Я боялась, что вы погибли под немецкими бомбами.
– Так почти что и вышло, – наклонившись, чтобы поцеловать протянутую ему руку со сверкавшим, очень красивым бриллиантом, сказал он. – Добрый вечер, Леа. Ваши тетушки оправились от испуга?
– Добрый вечер. Пока да.
– Мне сказали, что вы звонили. Надеюсь, ничего серьезного?
– Вас хотела найти Камилла. Я думала, что вы на фронте.
– Там я и был. Вернулся во второй половине дня. По моему костюму вы можете видеть, что времени переодеться у меня не было. Вы меня извините? Хотя ваш столик и невелик, может быть, вы позволите мне присоединиться к вам?
– Что за вопрос! С удовольствием! – ответила Сара.
– Официант, принесите стул.
– Вам будет не очень удобно, месье Тавернье.
– Это неважно.
– Что вы хотели бы на ужин, месье?
– Бычий бок с кровью.
Официант вновь налил всем вина. Франсуа Тавернье молча, в глубокой задумчивости, выпил свой бокал. Леа умирала от желания спросить его о том, что он видел, но не решалась.
– Не томите же нас, месье, – воскликнула Сара. – Что же там происходит?
В темных глазах Тавернье мелькнула досада. Он взглянул на этих двух столь разных в своей красоте женщин: брюнетку с огромными карими глазами, с матово-белой кожей, большим носом с горбинкой и крупным ртом с прекрасными зубами и дикарку с растрепанными, ярко вспыхивающими на свету волосами, упрямым лбом, чувственными губами и странным взглядом, в котором хочется утонуть. И этот поворот головы в те мгновения, когда что-то привлекает ее внимание…
– Поговорим о другом, не хочу вселять тревогу в ваши очаровательные головки. Отложим этот разговор до завтра.
– Нет, сейчас, а не завтра, – порывисто выговорила Сара Мюльштейн, взяв Тавернье за руку. – У меня есть право знать, – продолжала она глухо. – Если нацисты выиграют эту войну, я больше никогда не увижу ни отца, ни мужа.
– Знаю, Сара, знаю.
– Нет, вам этого не понять. Вы не представляете, на что они способны…
– Успокойтесь, Сара. Все это я знаю не хуже вас. Несмотря на быстроту событий, я не утратил связей в Германии, и полученные мною известия недурны. Однако…
– Однако?
– …я задаюсь вопросом, будут ли они во Франции в безопасности?
– Как вы можете в этом сомневаться? Ведь Франция – свободная гостеприимная страна, колыбель Декларации прав человека. Никогда Франция не бросила бы евреев в тюрьму только потому, что они евреи.
– Меня восхищает ваша вера в справедливость моей страны. Искренне желаю, чтобы вы не обманулись.
– Ведь мы же выиграем войну? – впервые вмешалась в разговор Леа.
Франсуа Тавернье был избавлен от необходимости отвечать: начали подавать
Все трое любили поесть. Сначала ели молча, но постепенно благодаря вину и прекрасной кухне принялись болтать. К концу ужина зазвучал смех и начало проявляться опьянение, особенно заметное у выпившей много вина Леа.
– Ох, уже половина одиннадцатого, – сказала она, вставая. – Тетушки будут волноваться.
– Пойдемте, я вас провожу. Запишите на мой счет, – оставив на столе чаевые, сказал Тавернье.
Тетушки были слишком утомлены, чтобы ей выговаривать, когда Леа вернулась домой. Они едва поздоровались с Сарой Мюльштейн и Франсуа Тавернье, думая только о том, как бы побыстрее добраться до своих постелей.
Перед уходом Сара расцеловала Леа в обе щеки и попросила:
– Сообщайте, как будут обстоять дела у Камиллы.
– Завтра позвоню, – сказал, пропуская Сару вперед, Франсуа Тавернье.
12
С того дня, 14 мая, когда Франсуа Тавернье объявил Леа, что Франция только что проиграла войну, события разворачивались слишком стремительно для нее.
Леа и Камилла наблюдали по карте за немецким вторжением, будучи не в силах поверить, что такое возможно, и трепеща за Лорана, от которого Камилла не имела известий с начала немецкого наступления 10 мая. Несмотря на цензуру газет и радио, они с болью в сердце догадывались, что тысячи французских солдат напрасно гибнут на дорогах Мааса и Соммы. Ходили самые тревожные слухи, разносимые толпами беженцев: о разграблении городов и деревень, о беспрерывных бомбежках, о разгроме 9-й армии под командованием Кора, а затем Жиро, который тщетно пытался собрать ее остатки, о развале 2-й армии, армии Лорана, которой командовал генерал Энтзингер, о шпионах, которых видели повсюду, о потерянных детях, о брошенных больных и стариках…
Франсуа Тавернье настоятельно советовал Леа и Саре покинуть Париж. Сара отказывалась, говоря, что если ее мужу и отцу удастся бежать из Германии, то они смогут встретиться только в Париже. Что касается Леа, то она не могла уехать, потому что состояние здоровья Камиллы после короткого улучшения снова ухудшилось.
Лиза добилась своего. Ненадолго успокоенная отстранением генерала Гамелена, а особенно назначением заместителем председателя совета министров маршала Филиппа Петена, она, в конце концов, все-таки поддалась панике: сестры де Монплейне вместе с Эстеллой покинули Университетскую улицу, доверив Леа Саре Мюльптейн и Франсуа Тавернье. Они так боялись упреков Изабеллы и Пьера Дельмасов, что до последней минуты не теряли надежды на то, что Леа отправится вместе с ними.
Главным образом для того, чтобы успокоить своего старого друга, Раймона д'Аржила, приходившего в отчаяние от одной мысли, что его невестка окажется в Париже одна, Пьер Дельмас с тяжелым сердцем позволил Леа остаться. После отъезда тетушек она переехала к Камилле.
Наконец 30 мая от Лорана пришли два письма, которые ликующая Жозетта принесла в гостиную, где у окна сидели Камилла и Леа.
– Мадам! Мадам! Письма от месье!
Не в состоянии произнести ни слова обе женщины с лихорадочно забившимися сердцами вскочили. Удивленная тем, что ее новость не была встречена с ожидаемым восторгом, горничная стояла, держа два плотных конверта с военными штемпелями в вытянутой руке. Камилла медленно села снова.