Голубой велосипед
Шрифт:
Даже не поблагодарив, он жадно его схватил и, отхлебнув, передал молодой женщине в некогда, должно быть, элегантном черном костюме. Та пить не стала, а напоила хорошенькую девочку лет четырех-пяти.
– Спасибо, мадам, – сказала мать.
Камилла открыла дверцу.
– Садитесь.
После короткого колебания женщина пропустила вперед детей, а также пожилую даму в шляпке из черной соломки, державшуюся с большим достоинством.
– Моя мать…
Только тогда уселась и сама.
– Камилла, ты сдурела! Пусть эти люди немедленно выйдут!
– Умоляю
Почувствовав основательность этих доводов, Леа промолчала.
– Спасибо вам огромное. Меня зовут Леменестрель. Наша машина сломалась в Питивье. Добрые люди сжалились над преклонным возрастом матери и взяли ее к себе в автомобиль. Мы же с детьми шли рядом. Но и их машина сломалась.
– Как же вы оказались в этом конце Орлеана, если шли из Питивье? – подозрительно спросила Жозетта, державшая на коленях дорожную карту.
– Сама не знаю. Французские солдаты направили нас к Лезобре, а дальше… не знаю. Во время жуткой ночной бомбежки мы потеряли наших новых друзей.
Камилла поделилась продуктами. С аппетитом были проглочены ломти зачерствевшего хлеба. Дети разделили между собой последние яблоки. Пожилая дама и девочка уснули.
Впереди остановился забитый архивами грузовик с устроившимися наверху ребятишками. Из него во все стороны повалил дым, и двигаться дальше он решительно отказался. Раздались крики, брань. На счастье, распахнулись высокие ворота, куда набежавшие люди его затолкали. В эту минуту и появились низко летевшие самолеты. Завопившая толпа попыталась вырваться из превратившейся в ловушку узкой улицы.
А летчики в небе от души забавлялись. Они совершали мертвые петли, возвращались, каждый раз принося очередную порцию смерти. Над Королевской и Бургундской улицами, над площадью Сент-Круа, над Луарой, прошел свинцовый ливень. В двух шагах, на улице Шеваль-Руж, была уничтожена колонна артиллерийских орудий. Небесные убийцы трудились на славу.
Подросток с оторванной рукой отлетел от капота автомобиля и, забрызгав кровью ветровое стекло, вскочил и бросился бежать вперед, зовя свою мать. Пулеметы скосили сразу пятерых или шестерых прохожих. Один из них с удивлением смотрел на вспоротый живот, откуда ему на ноги вываливались внутренности. Пытаясь скрыть от детей эти сцены ужаса, мадам Леменестрель прижимала к себе их головки; бабушка, закрыв глаза, молилась.
Помимо страха, Камилла и Леа испытывали одно и то же чувство гнева перед этим массовым уничтожением. Вдруг вспыхнула автомашина неподалеку от них. Оттуда с воплями выскакивали люди, их волосы и одежда горели. Одного из них опрокинула и раздавила обезумевшая лошадь, запряженная в фургон и сметающая все на своем пути. Несчастный взвыл, когда колесами ему переехало ноги. Он попытался вскочить, но огонь его опередил, и он затих. Вскоре от него осталась лишь бесформенная масса.
Распахнув дверцу автомобиля, Жозетта завизжала:
– Я не хочу так умереть!
– Стой! – в один голос
Ничего не слышавшая, перепуганная Жозетта бежала среди тел, скользила в крови, падала, поднималась, ища прохода в сумятице машин и людей.
Улица спускалась под уклон, и у Леа сложилось впечатление, что самолет поднимается по этой улице вверх, причем перед ним щелкают отскакивающие от мостовой пули. Все живое жалось к земле, и Жозетта, одна стоявшая среди бойни, смотрела, как надвигается на нее смертоносный вихрь.
Рот Камиллы исказился в немом крике, а сама она упала на плечо мадам Леменестрель.
Пулевой шквал с силой отбросил Жозетту назад; раскинув руки, она рухнула. Выскочив из машины, Леа бросилась к ней. С широко раскрытыми глазами Жозетта улыбалась, словно в мгновение кончины ее оставил всякий страх. Из простреленного горла, пульсируя, била кровь. Леа поискала по карманам платок, чтобы остановить кровотечение. Не найдя его, она сорвала с себя блузку и прижала к страшной ране. Тщетно, Жозетта уже была мертва.
"Это моя вина. Отпусти я ее к родителям, она осталась бы жива. Бедняжка, мы же с ней одногодки". С нежностью пригладила Леа светлые залитые кровью волосы, приговаривая, как некогда делала ее мать, когда дочь бывала чем-то очень огорчена:
– Не бойся… все позади… теперь поспи…
Мягко закрыла она глаза Жозетте. Оттащив тело в сторону, чтобы его снова не задели или не раздавили, прислонила его к воротам.
Сирены не дали сигнала отбоя воздушной тревоги, потому что никого не осталось, чтобы привести их в действие. Мало-помалу, уцелевшие люди поднимались, ошеломленно глядя на жуткую картину: на остовы автомобилей, искореженные обгоревшие велосипеды, изувеченные и обожженные тела, на онемевших от пережитого ужаса и куда-то бредущих детей, матерей, с воплем царапающих себе лица, на прижимающих к себе мертвую мать или жену мужчин, на кружащихся на месте в изорванных платьях, с окровавленными руками женщин, на зовущих на помощь раненых…
– Быстрее, надо расчистить путь, чтобы успеть добраться до моста, – торопил плотный мужчина со знаком ордена Почетного легиона в петлице.
Забыв о том, как выглядит, Леа кинулась помогать. К ней присоединилась мадам Леменестрель.
– Лучше вернитесь в машину, возьмите винтовку и проследите, чтобы у нас не угнали машину.
– Положитесь на меня, – возбужденно ответила та.
Много часов подряд, постепенно с ног до головы покрываясь кровью и грязью, Леа оттаскивала трупы, относила всяческие обломки. Уцелевшие солдаты 16-й армии помогали спасателям.
– Но… или мне привиделось? Неужели это вы, мадемуазель Дельмас?
Только один человек во всем мире мог еще найти в себе силы, чтобы шутить в подобных обстоятельствах.
– Франсуа! – воскликнула она, бросаясь в объятия грязного, заросшего щетиной Тавернье, который стоял перед ней. – Ох, Франсуа, это вы? Увезите меня отсюда поскорее, если бы вы только знали…
– Знаю, малышка, знаю. А где мадам д'Аржила?
– Там, в машине.
– Как она себя чувствует?