Голубятня на желтой поляне
Шрифт:
— Я два года назад ездил в лагерь «Ласточка», там жили две лошади. Одна настоящая и одна робот. Мы на них катались, только не быстро, конечно…
Янка улыбнулся в темноте:
— Может, нам на Ваське покататься?
— На нём покатаешься. Так лягнёт, что не захочешь… Интересно, почему они с Листиком не пришли? Раньше каждый вечер прибегали…
— Может, костюм Ваське перешивают…
— Или обоих дома засадили за школьные приключения.
Янка сказал:
— Васька вчера опять у меня выпытывал: какой был папа Ерёма, и как мы жили раньше,
— Мне тоже иногда кажется, будто всё давно-давно было, — признался Гелька. — И иногда наоборот: будто вообще ничего по было.
— Ага! Кажется, что прибежишь на станцию, а там «Курятник», а в нём Ерёма, Глеб, Юрка…
— Зря начальник велел сломать вагон, — сказал Гелька. — Знаешь, Янка, я иногда думаю… Это, конечно, чушь, но бывает такая мысль: если бы «Курятник» остался, Юрка и Глеб скоро вернулись бы… По крайней мере, Юрка…
Гелька не знал, конечно, что Юрка хотел вернуться и не смог.
Когда тоска по Гельке, по Янке, по Старогорску вдруг сжала его и не пустила дальше, он виновато и быстро попрощался с Глебом. Скомканно сказал:
— Гелька думает, что я его бросил. Наверно, так нельзя…
И он пошёл назад.
Он шёл долго, но огни Старогорска, которые казались близкими, вдруг растаяли, и впереди, над пустым степным горизонтом, встал быстрый рассвет. Юрка оглянулся. Глеба сзади, конечно, не было. А впереди… Что было впереди?
Юрка постоял на шпалах. На прямом рельсовом пути посреди поля, где в траве начинали посвистывать птицы. Он был один и вполне мог заплакать от этого одиночества и от неизвестности. Но он не стал.
— Раньше надо было думать, — сказал он себе. — Теперь шагай.
Он поднял сухой стебель сорняка и, щёлкая им по рельсу, пошёл навстречу утреннему ветерку. И даже тихонько засвистел сквозь зубы. Он шагал быстро, и плетёный аксельбант барабанщика хлопал его по форменной рубашке…
ВТОРОЙ ВИЗИТ МАГИСТРА
В конце марта на теневых сторонах улиц ещё лежал грязный комковатый снег, а на солнечных пробивались у заборов зелёные кулачки лопухов и цвела мать-и-мачеха. И время от времени мелькали коричневые бабочки. Это, конечно, если погода была солнечная и безветренная.
Но сегодня солнца не было. С ночи небо затянули скучные облака. Они были серенькие, невзрачные, но от них веяло такой безысходностью, что хотелось лечь и закутаться с головой.
Занятия в классах шли кое-как, а после второго урока Яр велел распустить ребят. Он объявил, что весенние каникулы начинаются на два дня раньше. В другое время школа содрогнулась бы от радостных воплей, а нынче ребята разошлись тихие и насупленные — будто у каждого не меньше трёх двоек за четверть. Нет, кое-кто шутил, конечно, и баловался по дороге домой, но как-то нехотя, через силу…
Чита не подчинился директорскому приказу. Он не пустил домой подшефных третьеклассников. Он собрал их в спортзале, устроил
Яр прислушивался к смеху и топоту третьеклассников со смесью удовольствия и тревоги. Чита, конечно, молодец. Но что будет дальше?
Неизвестность выматывает. Чувствуешь, как злые силы готовят удар, а какой он будет и как от него защититься — не имеешь понятия. К тому же эта сегодняшняя неизвестность смешивалась с другой — давней и постоянной: почти три месяца от ветерков не было вестей. Тик отводил глаза, будто он виноват. Яр тоже отводил глаза. Словно тоже был виноват — тем, что мучил Игнатика невысказанным вопросом: «Не вернулся ли Денёк?»
Впрочем, беспокойство беспокойством, а хлопотная директорская жизнь затягивала Яра с головой: планы занятий, совещание ореховских учителей и выборы единого школьного совета (наконец хоть какая-то власть!), грипп в первых классах, ремонт отопления. Да ещё уроки математики у шестиклассников и семиклассников…
Яр, хмурясь и тревожась, прошёл в левое крыло школьного здания — здесь было его жильё. Данка на кухне звякала тарелками, хотя он тысячу раз просил не соваться в его хозяйство. Во-первых, сам справится, не инвалид. Во-вторых, тётушки-учительницы и так шепчутся чёрт знает про что…
— Дарья, ну сколько раз я говорил…
— Помолчи уж, — отозвалась Данка. — Вечно сидите с Глебом до ночи, а стаканы вымыть не можете. — В последнее время она стала спокойно-дерзкой и очень независимой. «Ах, как быстро взрослеет девочка», — сказал однажды Глеб.
В комнате торчал, конечно, Алька. Он сидел у подоконника и смотрел на небо. Оглянулся на Яра. Тоскливо сказал:
— Гадость какая. Просто не могу…
— Что?
Алька кивнул на облака.
— Переживём, — сказал Яр.
Алька слабо улыбнулся, потом сообщил:
— Глеб приехал.
Глеб оказался в крошечной комнатушке, где стояла кровать Яра и громоздились по стенам книжные полки. Он сидел на кровати и меланхолично вставлял в барабан блестящего револьвера длинные, как сигареты, патроны.
— Ну что? — спросил Глеб, не поднимая головы.
— Что? — спросил Яр.
— Сволочная погода, — сказал Глеб. — Что-то они замышляют…
— Я распустил ребят, — сказал Яр. Подумал и добавил: — Чита мобилизовал своих пацанов.
— Чита — уникум, — веско проговорил Глеб. — Мне бы его в отряд сорок лет назад. Мы бы обязательно взорвали станцию Мост.
— Ты же отказался от терроризма, — напомнил Яр.
— Мы взорвали бы прежде, чем я отказался… Кстати, при чём здесь терроризм?
— Это я так… — Яр помотал головой. — Чёрт возьми, до чего же тошно… И Тик провалился куда-то. Пошёл провожать одноклассников, сказал, на пять минут, а сам…
— Я здесь, Яр, — сказал Игнатик. Он стоял в дверях.
— Уф… — Яр сел рядом с Глебом и откинулся к стене с картой Полуострова. — Что в городе, Тик?