Голубые ангелы

Абдуллаев Чингиз Акифович

Гонсалес вспомнил детские лица, выглядывающие из-за дверей в квартире Куусмууджи, и сжал кулаки. Ведь это господин Муни приказал «простить предателя и его семью». Термин-то какой сволочной придумал — «простить». «Я бы тебя простил», — Мигель вспомнил фотографии, которые ему привез Чанг. Без содрогания на них невозможно было смотреть. А я еще раскисаю. Убийца. Да таких вешать мало. Он перевел дыхание. Ничего, ничего, господин Муни, не я, так другие. За твоей головой уже начата охота. Это если не считать конкурентов и полицейских. Рано радуешься. Рано.

А вот Фогельвейда убили, снова вспомнил Гонсалес. И Роже тоже. И Таамме. Кто? Кто мог сообщить о них? Кто их выдал? Элен Дейли? Миловидный генеральный координатор — предатель? Нет! Если даже предположить невозможное, то тогда были бы провалены все наши агенты на линии, а этого не произошло. Значит, отпадает. Чанг Са? Невозмутимый индонезиец?

Ему, конечно, легче найти общий язык с людьми триад. Но он ничего не знал о группе Фогельвейда, во всяком случае, об их прибытии. Ему был известен лишь Таамме. Он тоже отпадает. Генеральный комиссар или региональный? Глупо. Глупо подозревать людей, которые руководят нашей операцией. Глупо и смешно. Значит, кто-то из их окружения. Дюпре говорил, что знали о группе Фогельвейда только трое. Трое, не считая генерального комиссара зоны. Как их зовут? Видно, Иуда притаился среди них. Интересно, сколько «стоят» его «тридцать сребреников»? Сука. Ну ничего. И до тебя очередь дойдет — дай только время. Хотя… Очень может быть, что и господин Муни не знает, кто является его осведомителем. Такие дела очень часто обделываются без свидетелей. Как правило, личные встречи исключены. Мигель потянулся, развел руками. А грудь все же до сих пор болит. Не везет ему. Всего лишь третий год работает, а уже третий шрам. Первый он получил еще во время подготовки. Их, целую группу молодых новичков, привезли на остров К…, где они и проходили двухмесячную «особую подготовку». И вспомнить страшно. Изнурительные марш-броски, стрельба из любых положений, прыжки с низко летящих вертолетов без парашюта, лингафонные кабинеты — все это были только «семечки». А чего там только не было. Вот тогда он и умудрился получать первый шрам. Их пятерых выбросили в приграничный район боевых действий. Почти боевых, ибо пограничные районы в этой азиатской стране приравнивались к районам боевых действий. Перед ними стояла только одна задача: целыми и невредимыми дойти до столицы, где их ждал специальный представитель «Интерпола». Благополучно дошедшим ставили удовлетворительные отметки и переводили в разряд профессионалов. Этот двухмесячный поход стоил двух лет жизни. Правда, они дошли. Все. Все пятеро, но уже на следующий день трое из них заболели какой-то редкой азиатской болезнью. Экзамен был ему зачтен. Но домой он возвратился в страшном состоянии. Друзья и близкие не узнавали его. Голова, брови, плечи были покрыты какой-то влажной массой, и отдаленно не напоминающей волосы. Почти повсюду на теле волосяной покров гнил и выпадал. Когда поползла левая бровь, он решил обратиться к врачам. Несмотря на все усилия лучших профессоров, волосы продолжали гнить. На задней части головы образовалась уже большая гнойная рана, когда наконец-то врачи нашли противоядие, остановившее этот процесс.

Все лечащие его врачи дивились лишь одному — такая болезнь в их стране еще не была зарегистрирована. Это была редкая азиатская экзема, и было совершенно непонятно, каким образом Гонсалес заболел ею. Мигель с улыбкой вспомнил, как врачи оживленно и радостно теснились у его головы, обсуждая научные аспекты этого вопроса.

Как бы там ни было, его наконец вылечили, и он приступил к работе. За два с лишним года он уже трижды участвовал в операциях «голубых», правда, в первый раз в качестве технического исполнителя. Во второй раз тоже не было ничего особенного, если не учесть, что, прыгая со второго этажа, он умудрился вывихнуть себе ногу и порезаться о стекло, выбив оконную раму. И вот теперь уже третье, «боевое», если можно так пошутить, ранение. Впрочем, Мигель не имел оснований жаловаться на судьбу. Она и так была слишком благосклонна к первому помощнику регионального инспектора. Хотя бы тем, что он до сих пор жив.

Гонсалес неохотно поднялся с дивана и, налив себе фруктовой воды, уселся перед видеомагнитофоном. Чанг оставил его специально для Мигеля, чтобы тот особенно не скучал. Он нажал кнопку включателя. С экрана послышались выстрелы. Боевик, разочарованно отвернулся Мигель, так я и думал. Он щелкнул выключателем. Посидев несколько минут в тишине, передумал. Все равно делать нечего. А фильм может быть интересным. Посмотрим, кого там убивают.

На экране снова показались фигуры. Полицейские. Они кого-то ловят. Нет, это все-таки неинтересно. Поставим другой. Через минуту он уже смеялся. Секс-фильм. Какая прелесть. После стрельбы в Джакарте ему сейчас очень нужен секс. «Любимец публики», «герой публичных домов», кажется, так его назвали Дюпре и Минелли. Даже Элен пошутила: «Вы не могли бы повторить на бис?». Он с отвращением вспомнил женские лица этого заведения. А запах! Запах! Господи, после этого и жить не хочется. Неужели люди могут находить удовольствие в таких вот

местах? К черту! Он решительно щелкнул переключателем, доставая кассету. Поставим другую. А что это? Звездная война? Впрочем, нет, не похоже. Вот и экипаж корабля. Что-то знакомое. А это, очевидно, неисследованная планета. Он же видел этот фильм! Ну да, «Восьмой пассажир» или что-то в этом роде. Надо же. Гонсалес улыбнулся. Когда он смотрел его в первый раз? Вспомнил. В июле 1980 года. В Польше. В Варшаве. Именно в Варшаве.

Они пошли в кинотеатр большой группой, молодые парни и девушки. Причем билеты они купили у спекулянтов по сто злотых за каждый. На протяжении всего фильма зрители ахали и охали, молодые девушки сжимали ладошки друг другу, и даже он, не выдержав, так дернул ногой в один из особо драматических моментов, что ударил рядом сидящего соседа. Да, да. Это был тот самый фильм. И смотрели они его там, в Варшаве, как раз за несколько дней до памятного всем и печального для поляков августа 1980 года.

Потом, после фильма, они допоздна гуляли по городу. Он вдруг отчетливо вспомнил те дни, ночную Варшаву, пьяного поляка. Выйдя из бара, какой-то парень едва не упал, так сильно он был пьян. Но его поддержала девушка. Она была высокого роста, светлая, красивая. И, видимо, что-то сказала своему кавалеру насчет его состояния. Поляк кивнул головой и вдруг, наклонившись, поднял ее на руки. Зрители этой сцены буквально ахнули. Он шагнул со своей ношей прямо на магистраль. Кавалер был вдребезги пьян, его драгоценная ноша качалась из стороны в сторону, иногда делая довольно опасные наклоны и повороты, но парень прошел через всю магистраль, ни разу не споткнувшись, поставил бережно девушку на ноги и, встав на колени, поцеловал ей руку.

Он был сильно пьян, да и его подруга была не в лучшем состоянии, но этот жест тронул всех присутствующих. Потом был Краков. Один из красивейших городов Европы. Гонсалес вспомнил, как они вышли к Висле, подошли к воротам старинного Краковского замка и кто-то из их группы предложил читать стихи. В ночной тишине зазвучали строки любимых поэтов. Когда очередь дошла до Мигеля, он вдруг поднял голову, посмотрел вверх и, не говоря ни слова, принялся взбираться по довольно крутому склону. Товарищи недоуменно смотрели на него. Он взобрался наверх, и в мертвой тишине раздались строки Шекспира. Он читал монолог Ричарда III, который король произносит, лежа в постели, когда перед его мысленным взором появляются тени убитых им людей. Брат, жена, дети брата, друзья, близкие. А король один, совсем один. Страшно. И ночная тишина, и тихие воды Вислы, и величественные стены замка лишь дополняли этот страх, который он внушал своими словами.

Когда он спустился вниз, все долго молчали, и лишь на обратном пути один из его друзей заметил, что в нем гибнет «великий актер». Тогда он превратил все в шутку.

На экране мелькали кадры, а он вспоминал, вспоминал. Наша память ведь удивительна. Иногда достаточно самого ничтожного повода, самой тонкой ниточки для мощного клубка воспоминаний. Клубок начинает стремительно разматываться, и уже ничто не в силах остановить его или помешать. И, может быть, самое дорогое, самое ценное, что в конечном итоге остается у человечества и у человека, — это память. Память со всей ее болью, радостью, изменой, грузом несбывшихся надежд и исполненных желаний.

Нью-Йорк. Парк Каннингем

Листья, клумбы, деревья. Высокий, уже начинающий седеть мужчина с резкими чертами лица, в светлом длинном плаще и большой широкополой шляпе медленно прогуливался вдоль аллеи. Он шел не спеша, очевидно, эта прогулка доставляла ему удовольствие. Редкие в это время дня прохожие быстро сновали мимо. Внезапно за его спиной послышался топот и звук. Он оглянулся. Трех- или четырехлетний карапуз, растянувшись в пяти метрах позади него, безуспешно пытался подняться, перекатываясь с боку на бок. Мужчина усмехнулся, подошел к ребенку и помог маленькому человечку встать на ноги, отряхнул его одежду от листьев и, наклонившись еще раз, протянул лежавшую рядом игрушку — красную машину, отлетевшую в результате падения. Малыш серьезно посмотрел на своего спасителя, не спеша, с большим чувством собственного достоинства сказал «спасибо» и стал сосредоточенно разглядывать машину.

К ним уже бежала молодая, довольно миловидная женщина.

— Большое спасибо, сэр, а ты поблагодарил мистера? — строго спросила она малыша.

— Да, — сердито ответил ребенок, продолжающий изучать свою игрушку.

— Не стоит, мадам, — мужчина улыбнулся уголком рта. — А это тебе, малыш, — он достал из кармана большую розовую конфету и вложил ее в моментально протянутую детскую ладошку.

— А спасибо? — снова напомнила мать.

Малыш, уже развернувший конфетку, засовывал ее в рот.