Голубые мустанги
Шрифт:
Эти два мотоцикла проехали, и вновь послышался спокойный негромкий стрекот - из-за поворота выезжала вторая пара. У ворот дворов вдоль всей улицы уже стояли люди - женщины с прижавшимися к ним детьми. Солдаты на мотоциклах так же приветливо улыбались и помахивали рукой. Но ни один самый маленький, самый глупый мальчишка не поднял руки, не ответил солдатам чужой армии на приветствие...
Так начались годы оккупации...
Тетя Тина и дядя Тима через две недели уехали к себе. Они потом, на следующее лето, приехали с гостинцами, привезли в подарок маленький серебристый самовар. Тимофей Иванович открыл там у себя магазинчик, торговал овощами и молоком, скупая товар у сельских жителей. "Жить стало интереснее", - говорил Тимофей Иванович. "А немцы?" - спрашивала бабушка. " Да какие там немцы, я их
Диян днем ходил играть к своему другу, жившему в многоквартирном доме на берегу реки Салгир. Дети купались в заводи, играли в казаки-разбойники на заднем дворе. Один из корпусов дома занимала какая-то немецкая военная часть. Был там один фельдфебель, длинный и худой. Под его опекой были две большие немецкие овчарки, которых он выводил во двор. Этот фельдфебель натравливал на детишек своих собак, хотя и не спускал их с поводков. Что за удовольствие получал он оттого, что дети в страхе разбегались, а малыши плакали – нормальному мужчине неведомо. Нормальные мужчины в лице других солдат, оказавшихся в этот момент во дворе, возмущались этим и ругали собачьего поводыря. Однажды молодой, лет восемнадцати, немец, повар из оборудованной в одноэтажной пристройке на заднем дворе кухни, подрался с фельдфебелем. Тем не менее, фельдфебель, продолжал натравливать собак на мальчишек и девчонок, предварительно оглянувшись, нет ли неподалеку его сослуживцев.
К осени мука и привезенные гостями из Мелитополя продукты кончились, и бабушка решила закрыть дом на замок и уехать в дальнюю деревню к родственникам, которые давно уже звали к себе. Известное дело, на земле без продовольствия не останешься. "Если большевики не придут и не отберут все до последнего", - с мрачной усмешкой всегда добавляла бабушка, а Дияну и это было малопонятно.
Диян попрощался с городскими друзьями и приготовился к встрече с полузабытыми товарищами деревенских проказ. Он вспомнил, как они лазали ночью по колхозным виноградникам, как ловили в горах ежей, как загоняли стадо по дворам. Конечно, было немного грустно расставаться с городскими мальчишками, но жизнь в крымской деревне обещала быть тоже нескучной...
Две зимы и одно лето прожил маленький москвич среди своих двоюродных братьев и сестер в горной татарской деревне. Всегда был у них хлеб, было и молоко, опять же куры, а что касается овощей, фруктов и орехов - так это же Крым! Весной собирали на полянах козукулак-щавель, созревала сначала черешня, потом абрикосы и вишня, тут и огородные овощи подходили - кабачки, огурцы, помидоры. В садах наливались яблоки, лоза виноградная отягчалась янтарными и яхонтовыми кистями - великолепнейший из даров Аллаха! Приходила пора орехов - грецких и горного фундука. А кизил, завещанный Асклепием-Лукманом как лекарство от семи недугов? Из абрикосов, вишни и кизила варили повидло, которое, выложив на плоские деревянные щиты, сушили на крышах, чтобы получить пестиль - пастилу. Свой мед был почти в каждом дворе, но старые женщины тосковали очень по сахару. И только к чашечке горохового кофе хозяйки выносили гостям блюдечко с маленькими кусочками сохранившегося с довоенной поры твердого сахара, а сбежавшимся детям давали что-нибудь из фруктовых сладостей и отгоняли от каве софрасы (кофейного угощения).
Долгими осенними и зимними вечерами, затеплив едва-едва фитилек лампы, чтобы не было совсем уж сонно, женщины вполголоса судачили между собой, дети в своем углу также вполголоса рассказывали выдуманные тут же страшные истории. Семьи были большие, обычно в один дом приходили и соседи, - как никак экономия керосина для ламп. Иногда упрашивали какую-нибудь старушку, славившуюся своим знанием старых татарских и турецких сказок, поразвлечь собравшихся. И все замирали, когда начиналось заветное:
"Бир заманда бар экен, бир заманда йок экен. Бир падишахны мермер сарайында...". (В одни времена все это было, в другие времена все позабылось. В мраморном дворце падишаха...).
И всегда на узорчатом медном подносе лежали орехи, сушеные груши и яблоки, изюм, пестиль...
Глава 5
В приморскую деревню Юкары команда прибыла под вечер. Селение было большое, более пятидесяти домов. Согласно официальной бумаге команде должно было быть придано десять студебеккеров, а фактически
– велел Дыбенко объявить, что будут, мол, выдавать каждой живой душе, и только в собственные руки, по куску мыла и по коробке белого сахара. И пошли солдаты по домам, оставив студебеккеры внизу, у въезда в селение, и ни один сукин сын не шепнул татарской бабе, чтобы собрала бы хоть какие-то вещички, что увезут их вместе со стариками и с несмышленышами черт знает куда, на черт знает какие муки. И пошли старики, женщины и дети по многохоженным тропам налегке, многие босиком, а иные малышки чуть ли не голышом, пошли за мылом и за сахаром...Ну, Дыбенко, ну, многоопытный большевик! Знает, чем завлечь деревенский люд!
А некоторые семьи, запоздав, шли с мешками и узлами - с чего бы это? А с того это, что шепнула жившая в школьной пристройке у клуба единственная в татарском селе русская женщина, учительница, своему хромоногому сыну, до войны работавшему почтальоном и возившему на скрипучей телеге по окрестным селам письма и посылки, шепнула Мария Николаевна своему Васеньке то, что доверительно сказал ей старшина, армейский, не чекист, сказал ей от внутренней тоски и, возможно, с умыслом. Пошел Василий по задворкам, а известно, каковы задворки в горных селениях, да и хромоног же! Не многих успел уведомить Василий, да и не все поверили - наши, ведь, советские, не фашисты. Но которые поверили, те послали гонцов к соседям... Озаботился Дыбенко, поиграл скулами на обветренном худом лице, но не сказал женщинам ни слова. Только решил про себя, что при погрузке в машины велит выбросить лишний груз, если не вместятся, а коли вместятся, то и хрен с ними. Зла на людей Дыбенко не имел, главное - задание четко выполнить.
В ветхий домишко Фатиме ухмыляющийся солдат, в пыльных растоптанных сапогах, пришел под хмельком, - в соседнем доме, где он сообщил семье из пятерых детишек и двух женщин о халявном мыле и сахаре, ему на радостях поднесли кружку домашнего вина, а когда босоногие детишки и бабы скрылись за плетнем, шустрый солдат заскочил в хижину, пошарил там, да взять было нечего, а вина еще добавил. Вкусным татарское винцо-то оказалось!
– Ну, чего за мылом и сахаром не идете?
– крикнул с порога солдат с автоматом, ударом сапога открыв дверь.
– Вай аначыгым! (Ой, мамочка!) - испугано вскричала Фатиме, а двое ее босоногих сыновей забежали со двора, где они задавали на ночь корму овцам.
– Ты чего, хозяйка, напужалась, что ли?
– пьяно расхохотался солдат.
– Давай, беги к клубу, там продукты и мыло раздают!
– Что говоришь? Кто продукты дает?
– не понимала напуганная женщина.
– Русская власть вам татарам продукты задарма раздает, давай поспешай!
– заходился смехом солдат.
– Вай, балаларым, не дий бу эриф? Бир шейлер берелер, гальби. Барда джамие бакыныз. (Ой, деточки! Что этот мужчина говорит? Кажется, что-то дают. Сходите к мечети, поглядите!), - и обратилась к солдату:
– Садись, сейчас кофе угощать буду. Вай, спасибо, тебе.
– Не мне спасибо, а советской власти спасибо скажешь, - куражился солдат.
– Ну, давай, беги со своими щенятами, а то не хватит на тебя конфет.
– Вай, конфет!
– радовалась Фатиме.
– Сейчас мальчики пойдут, а ты садись, кушай немного.
– Не-е! Всем идти надо! В руки каждому дают, - ухмылялся солдат, и глянув на мальчишек, которым было годков по десять-двенадцать, уже с угрозой рявкнул:
– А ну быстро! Бегом марш!
– и передернул затвор автомата.