Голубые пески
Шрифт:
— Нету.
— Ну, хоть штаны солдатские наденьте. Ползти придется.
Стукнул ребром руки о книгу, добавил задумчиво:
— Ползти — песок, жарко. Ладно грязи нету. Больше мужиков не водится в доме?
Кирилл Михеич сказал уныло:
— Перебьют. Не пойти разе?.. А коли вернутся с Запусом?
— Убили Запуса. Артюшка.
— Ну-у?!. Откуда известно?
Староста поглядел вниз на усы и сказал строго:
— Знаю. Естафета прискакала из станиц. Труп везут. Икон награбленных — обоз
Верно насквозь прожжена земля: Иртыш паром исходит — от прокаленных желтых вод — голубой столб пара; над рекой другая река — тень реки.
От вод до неба — голубая жила. И, как тень пароходная, — прерывный напуганный гудок; вверху, винтит в жиле:
— У-ук! ук!.. а-а-а-и-и… ук! ук!.. а-а-и-а-а-и-и… ук!.. у-у…
Песком, словно печью раскаленной, ползешь. В голове угар, тополя от палисадников пахнут вениками, и пулемет с парохода — как брызги на каменку. От каждого брызга соленый пот по хребту.
Не один Кирилл Михеич, так чувствовали все. Как волки или рысь по сучьям — ползли именитые Павлодарские граждане к пароходу, к ярам. Срединой улицы нельзя, — пулемет стрекочет.
Винтовки в руках обратно, к дому тянут: словно пятипудовые рельсы в пальцах. А нельзя — тонкоребрый офицер полз позади всех с одной стороны, с другой позади — в новых кожаных куртках сыновья Саженовой.
Кричал офицер Долонко:
— Граждане, будьте неустрашимей. До яра два квартала осталось… Ничего, ничего — ура кричите, легче будет.
Неумелыми голосами (они все люди нужные — отсрочники, на оборону родины) кричали разрозненно:
— Ура-а-а!..
И рядом, с других улиц взывали к ним заблудившиеся в песках таким же самодельным «ура».
Яков Саженов полз не на четвереньках, а на коленях, и в одной руке держал револьвер. Кожаная куртка блестела ярче револьвера.
Кирилл Михеич полз впереди его людей на десять и при каждом его крике оборачивался:
— Двигайтесь, двигайтесь! Этак к ночи приползем, до вечера, что ль? Жива-а!.. Кто свыше трех минут отдыхать будет, — пристрелю собственноручно.
И ползли — по одной стороне улицы — одни, по другой — другие. А по средине — в жару, в пыли невидимой пароходные несговорчивые пули.
Было много тех, что стояли в очереди на сходнях — платившие контрибуцию. Первой гильдии — Афанасий Семенов, Крылов — табачный плантатор, Колокольщиковы — старик с сыном. Об них кто-то вздохнул, завидуя:
— Добровольно ползут!
Колокольщиков, пыля бородой песчаные кучи, полз впереди, гордо подняв голову, и одобрял:
— Порадеем, православные. Погибель ихняя последняя пришла.
А впереди, через человека, полз архитектор Шмуро, оборачивался к подрядчику и говорил скорбно:
— Разве так в Англии, Кирилл Михеич, водится? В такое унизительное
Какой-то почтовый чиновник прокричал с другой стороны улицы:
— А вы на земле проживете, как черви слепые! Горький немцам продался и на деньги немецкие дома в Англии скупает. Вот царь-то кого не повесил!..
— Ура-а!.. — закричал он отчаянно.
Шмуро опять обернулся:
— Фиоза Семеновна не приехала? Напрасно вы жену отпускаете, в таком азиатском государстве надо по-азиатски поступать.
Кириллу Михеичу говорить не хотелось, а по песку молчком ползти неудобно. Еще то, — надел Артюшкины штаны, а они узки, в паху режут.
— Кто теперь город охранять будет? На солдат надежи нету, не нам же придется. Самых хороших плотников перебьют, это за что же такая мука на Павлодар-то пала? Поеду я из этих мест, как только дорога ослобонится.
Фельдшер Николаенко где-то тут тоже ползет. Голова у него голая как пузырь, пахнет от него иодоформом. На кого нашла позариться Фиоза Семеновна?
— Ладно хоть к уборке счистят шваль-то. Хлеба бы под жатву сгнили.
Штык ружья выскользнул из потных пальцев. Прапорщик Долонко закричал обидно:
— Качанов, не отставай. Э-эй, подтянись, яры близко.
В песок сказал Кирилл Михеич:
— Я тебе солдат? Чего орать, ты парень не очень-то.
А правильно — оборвались дома, яры начались утоптанные.
— Окопайсь!..
Гуляют здесь, вдоль берега по яру вечерами барышни с кавалерами. От каланчи до пристани и обратно. Двести сажен — туда, сюда. Жалко такое место рыть.
Выкопали перед головами ямки. Опалило солнце спины, вспрыгнуло и сталось так, высасывая пот и силу. Передвинул затвор Кирилл Михеич и, чтоб домой скорей уйти, выстрелил в пароход. Так же сделали все.
Саженовы командовали. Команды никто не мог понять, стреляли больше по биению сердца: легче. Офицерам казалось, что дело налаживается, и они в бинокль считали на пароходе убитых.
— Еще один!.. Надбавь!.. По корме огонь, левым флангом, — ра-аз!.. Пли!
— Троих.
Кирилл Михеич ворочал затвор, всовывая неловко обоймы, и говорил у разгоревшегося ствола ружья:
— А, сука, попалась? А ну-ка эту…
XIV
Плотник Емельян Горчишников, заместитель Запуса, командовал пароходом. Был он ряб, пепельноволос и одна рука короче другой. Вбежал в трюм, увидал мешки с мукой, приказал:
— Разложить по борту.
Борта высоко обложили мешками. В мешках была каюта капитана, а рыжий, выпачканный мукой капитан стоял на корточках перед сломанным рупором и командовал бледным, мокрым голосом по словам Горчишникова: