Голубые шинели
Шрифт:
Мы обнимались и целовали друг у друга члены в каком-то странном упоении. И вдруг я почувствовал, что у Вадима его член набух и поднялся — это было такой редкостью в наших отношениях, что я изумился и порадовался за друга.
— Я хочу тебя, — шепнул мне он, и я с готовностью подставил ему свое очко. Нежно поглаживая меня за яйца, Вадим сначала потерся о мою задницу членом, а потом вдруг, резким движением разодрав в стороны руками обе мои ягодицы, втиснул свой наконец-то вставший и окрепший член в мое анальное отверстие. Как и всегда в первый момент, резкая боль пронзила все мое
— Прости, Тимоша, — бормотал он, — прости, что не сдержался, я так хотел сделать тебе приятно, а вот видишь, ты такой сладкий, что я не мог больше.
Он повалился мне на спину и еще какое-то время оставался во мне, и я чувствовал на себе тяжесть его тела, всей спиной ощущал огромную мягкую выпуклость его живота, а в моей кишке все еще чувствовал сокращения и подергивания его быстро сникавшего достоинства.
— Тимоша, — шептал он, — Тимоша, мальчик мой. Мне кажется что я тоже люблю тебя.
Мне стало больно — ведь сейчас я должен был уйти от этого него и через некоторое время произносить все те же слова и так же нежно ворковать с каким-то чужим, совсем посторонним мне человеком — и все только потому, что так надо, что мы с майором оказались в западне. Впрочем — это было уже лирикой, а нам, военным мужикам, не до нее — я резко стряхнул с себя майора и, не сказав ни слова, только нежно прикоснувшись рукой к его плечу, ушел мыться. Когда я вернулся, майор был уже одет и спокоен.
— Ну, в добрый час, Тимоша, — сказал он, и я, напутствуемый таким образом, отправился навстречу своей судьбе.
Кевин уже ждал меня в кафе. Когда я появился — он сразу приветливо махнул мне рукой, и я присел за его столик.
— А ты хорошо выглядишь, — улыбнулся он, одобрительно оглядывая меня в том самом наряде, который он мне подарил в нашу первую встречу.
Надо сказать, что я расстарался и купил-таки себе подходящие к брюкам ботинки, и чувствовал себя этаким роскошным парнем, вот только слегка не хватало волос на голове — все таки армейский парикмахер — это вам не стилист из салона.
Кевин тоже выглядел неплохо, а точнее — он выглядел шикарно, я просто не мог себе представить нечто более элегантное, чем его роскошный двубортный костюм, белая отутюженная рубашка, красный с синим мелким орнаментом галстук — все было очевидно дорогое и очень качественное, а сидело на нем так, словно он только что вышел с показа мод. Ну и конечно — запах. У него был какой-то неведомый мне запах одеколона, который сводил меня с ума.
— Какой у тебя одеколон? — не сдержавшись, спросил я, чем, видимо, доставил ему огромное удовольствие.
— Скажи, тебе действительно нравится мой запах?
Я утвердительно кивнул.
— Отлично, я тебе подарю такой же — он называется Фаренгейт. Слушай, кстати, тебе очень хочется
Вот глупость — с какой это стати мне тут сидеть, мне ведь надо его разговорить и записать все это на миниатюрную пленку, вмонтированную в зажигалку, не буду же я делать это тут, в таком шуме.
— Ну что ты, Кевин, — негромко ответил я, — мне намного приятнее быть с тобой наедине.
Я почувствовал, что он даже обрадовался, что можно сразу встать и уйти — мы так и сделали.
Едва мы вошли к нему в квартиру, и Кевин закрыл за собой дверь, он сказал:
— Послушай, малыш, я очень ждал тебя, и мне хочется, чтобы этот вечер был для нас особенным. Ты ведь не торопишься?
Я отрицательно помотал головой. Одновременно я нажал на кнопочку зажигалки и тем самым начал запись нашей беседы.
Кевин провел меня в гостиную — в этот раз она была прибрана более аккуратно, чем в прошлый раз, отчего выглядела значительно уютней. Стол был уже накрыт, Кевин подошел к нему и зажег две свечи.
Я уселся в кресло, стоявшее тут же, и ждал, что будет дальше. Кевин вытащил из шкафа какую-то огромную коробку.
— Это тебе, малыш, — сказал он и протянул эту коробку мне. Там были ботинки моего размера — роскошные дорогие ботинки, какие я ни за что не купил бы себе сам, думаю, они стоили не меньше пятисот долларов. Там же лежал флакончик одеколона Фаренгейт и сверху всего этого великолепия блестело еще что-то, прямоугольное, по виду напоминавшее золото.
— Что это? — спросил я, беря в руки эту металлическую вещицу.
— Тимоша, — мягко картавя сказал Кевин, — эта вещь мне очень дорога, это наша семейная реликвия. Этот золотой портсигар был подарен принцем Англии еще моему прадеду более века тому назад — и с тех пор переходит от одного мужчины другому в нашей семье. Сыновней у меня нет, а ты единственный человек, к которому за все годы моей жизни я потянулся всей душой. Я бы хотел, чтобы ты взял этот портсигар и сохранил его очень бережно, так, как хранил его до сегодняшнего дня я сам.
Я застыл с портсигаром в руках. Я понятия не имел, сколько он может стоить, но догадывался, что цена у него должна быть баснословная. Я в жизни ни от кого не получал подарков, а тут сразу и так много! Кевин тронул меня до глубины души. Мне даже стыдно стало, что я приставлен к нему с каким-то специальным заданием. Этот человек, такой трогательный и добрый, достоин, наверное, более честных отношений. Но все равно моя сентиментальность — не повод, чтобы пожертвовать ради него своей жизнью. И я с улыбкой благодарности принял его дары.
— Кевин, — сказал я, старясь, чтобы мой голос как бы дрогнул от волнения, — Кевин — ты первый человек, который мне дарит подарки. За всю мою жизнь. Я никогда этого не забуду.
Он стоял, улыбаясь, засунув руки в карманы, и чего-то ждал. Я понял, что должен подойти к нему и, наверное, обнять его. Я так и сделал. Приблизившись к нему вплотную, я провел рукой по его уложенным волосам, проскользил пальцем по его идеально выбритой щеке.
— Кевин, ты такой необыкновенный, — сдавленно бормотал я, — я просто не знаю, как к тебе прикоснуться, что сделать, чтобы тебе было приятно.