Голые не лгут
Шрифт:
– Ну, чего ты там резину тянешь? Чего задумался, солдат? Давай! Побыстрей и поактивней! Я устала ждать. Давай им всем вот этим нашим… сближением отомстим всем твоим недругам за то, что тебя, как шелудивого и пакостного пса выкинули из армии.
– Мне приятно, что ты так образно мыслишь и сравниваешь меня с псом. Хорошо. Давай же мстить, мстить и мстить! Пусть нам будет хорошо, а им – не очень.
Он раздвинул руками её «половинки» и впихнул свой «инструмент»… далеко-далеко. Это было понятно, ибо она произнесла «ах», да и его конец уперся во
Их частые сближения стали уже доброй традицией.
А недалеко у переезда, мимо которого давно проехал их проезд, тележка с тряпьём валялась под деревом. Вроде, это был ясень или даже могучий дуб. Впрочем, какая разница. Рядом вперемешку… валялась одежда дежурной по полустанку и лохмотья бомжа.
Он, уже исправно сделав своё дело, в стороне от недавнего места действия, неторопливо надевает на себя рваные штаны. Она была всё ещё обнажена, но с красным флажком в руке.
Сначала встала на четвереньки, потом выпрямилась и торжественно, как морская царевна, сошла вниз с бугра. Потом ей пришлось снова встать на корточки, чтобы собрать в охапку свою форменную одежду.
При этом дежурная старалась не потерять красный флажок. Только на момент положила его на землю. Потом взяла его опять в правую руку. Это тогда, когда уже почти оделась. Снова встала в полный рост. Но уже не такая интересная. А всё потому, что не… голая.
Ведь женщину красит не шляпка с цветами и не замысловатая юбка до пят, а вот именно эта самая… нагота. Вот и спрашивается. Зачем же их одевать, когда они раздетые гораздо приятней. Правда, не все. Некоторых так и стараешься побыстрей покрыть верхней одеждой, чтобы не смотреть на их жуткие телеса и чтобы сердце кровью не обливалось.
– Зачем ты так вцепилась в свой флажок? – Резонно спросил бомж. – Ведь тут, в роще, поезда не ходят… Для чего тебе красный символ в виде тряпочки на палке?
– Если одежду не всю найду в траве, то…чепуха. А вот флажок терять нельзя. Уволят!
– Однако, ты девушка подвижная оказалась и… покладистая. Как… поклал, так и лежала. Но сноровистая. Раза четыре я над тобой подлетал. Почти в небо, как жаворонок. Божья птичка.
– Дело в том, жаворонок, божья птичка,– она неторопливо расчёсывала свои длинные и пышные рыжеватые волосы,– суть в том, что у меня такое случилось первый раз в жизни. Ты понимаешь? Первый раз в жизни!
Бомж оторопело и с некоторым удивлением и активным сомнением посмотрел на неё. Он даже чуть от неожиданной новости не сел уже не голой задницей на колесо своей тележки.
– Да ну тебя! – Он замахал своими грязными ручищами, как ворон.– А как же… то самое? Оно, как бы… не тяжело, с лёгкостью… проникло.
– Впервые в жизни, добрый мой и отзывчивый странник, я занималась сексом… лёжа на муравейнике. Вот по этой самой причине ты очень и очень высоко подлетал.
Она не поленилась задрать форменную казённую юбку, снять трусы и продемонстрировать бомжу свои ягодицы. Причём, долго это делала,
Да, именно так. По пышной заднице до сих пор дружно ползали большие чёрные муравьи.
– Нет, душа моя, – бомж прижал руки к груди,– больше мне ничего не показывай.– Я уже больше ничего не смогу. Да и не хочу!
– Вот так всегда! Только порадуешься чему-нибудь светлому, и оно, чёрт побери, вдруг внезапно заканчивается. Не мужики, а инвалиды сплошные!
Бомж, отвернувшись от смущения, вцепился руками в свою тележку, поставил её на колёса и покатил дальше. Каждому своё. И про часть потерянного тряпья забыл. Видать, совесть внезапно и резко стала мучить бедолагу.
Что касается профессора и доярки, то они лежали на одной нижней полке. Как-то ведь, уместились на одном ложе. Но ведь оба далеко не худые… Впрочем, они были голые. Одежда не мешала. Отдыхали. После… сексуальных трудов и говорили друг другу только правду. Так уж повелось почти у всех обнажённых.
Вдруг он стремительно вскочил с места, как ошпаренный, и поспешно сел за столик. Между делом почесал свой весьма и весьма солидный «конец». Есть ведь и среди учёных мужей заметные люди… хотя бы, в этом.
Он суетливо начал искать бумагу и шариковую ручку. Нашёл. Начал что-то торопливо писать.
– Вы, знаете, Настя, я понял! Я, наконец-то, нашёл ошибку! – Радостно, но, вместе с тем, и озабоченно, произнёс профессор. – Я совсем не туда пристроил… синус!
При этом он удовлетворённо щелкнул пальцами правой руки.
Его заботливая и понятливая попутчица слегка приподнялась и приняла позу, почти что, низкого старта. Она предупредительно и нежно произнесла:
– Я уже почти встала на четвереньки, Роман Романович, и вы можете засунуть свой синус туда, куда вам хочется.
Учёный муж вскочил на ноги, как резвый горный муфлон. Он собрался было засмеяться, но резко передумал. Почесал подбородок.
– Мне очень нравится ваш синус,– чистосердечно, как на допросе призналась доярка. – Пусть коротковат, но… толстый. Почти такой же, как у нашего… владельца молочной фермы «Загон» Александра Андреича Вознюка.
– Настенька, вы ведь… доярка,– просто сказал профессор,– а я наивно полагал, что… доярки теребят только соски у коров. Оказывается, они осязают руками… что-то подобное и у отдельных товарищей…
– Ну, что тут скрывать, профессор! Вы ведь не единственный на свете, кто имеет мощный синус. Так что, стоять мне на четвереньки или поговорим о погоде?
– Непременно, стоять, Настя! К чёрту погоду! И благодарю вас за высокую оценку моих… очень скромных возможностей и стараний! Мы так и поступим… Пожалуй, Настенька, в данной ситуации, это самое верное и рациональное решение. Мой… синус всегда к вашим услугам!
Он, наконец-то, положил на столик ручку и бумагу. Направился к ней. Она с облегчением вздохнула. Надо же, хоть и профессор, а не совсем дурак. Что-то ещё и соображает.