Голыми глазами (сборник)
Шрифт:
«Большие разбойники эти мальчишки!» – сокрушенно покачал головой Биюк-ага, выруливая на широкую улицу.
Он рассказал, что пекут чуреки в прилегающих домах. Ранним утром их разносят постоянным покупателям, как газеты. А остатки сбывают мальчишки. «Которые пекут, хорошо зарабатывают. Больше ничего делать не надо», – одобрительно заключил шофер.
Почетный доктор Гарвардского университета, автор восьмидесяти научных трудов, арабист, иранист, тюрколог и специалист по восточной поэтике, профессор А. погорел на контрабанде
А. оказался человеком контактным и уже на другой день позвал погостить к себе на дачу в аристократическое местечко Бильгя на Апшеронском полуострове – в просторечии именуемое Бельгией.
Что-то по-европейски сытое и правда есть в здешних окруженных зеленью и заборами особняках.
По дороге профессор рассказывал о себе. В неполные сорок пять он успел повидать полмира. Читал лекции по арабистике в арабских странах, по иранистике – в Иране, по теории восточной поэзии – в США. И всюду скучал по дому. А вот теперь, вернувшись на солончаковую апшеронскую почву, скучает по остальному просторному миру. Все это вносит в душу смуту, и вот почему он так рано устал жить, пояснил профессор.
Путешествие было прервано долгим и обильным обедом в прибрежном ресторанчике, где нас уже ждали. В заткнутых газетками нарзанных бутылках подавался превосходный коньяк, не имеющий ни малейшего родства со снабженной этикетками официальной продукцией местного завода, так что до профессорской дачи добрались уже в сумерки.
Здесь быстро спускалась ночь.
В бассейне посреди высокой каменной террасы чернела вода.
Над ней, в окруженном навесом светлом прямоугольнике, уже в ысыпали мелкие звезды.
Профессор зажег электрическую лампочку под навесом, свалил на алюминиевый столик принесенную из машины снедь и крикнул гортанно и громко «Дурдан'a!» куда-то в глубину дома.
Оттуда появилась толстая деревенская девушка, которую мы было приняли за прислугу. Профессор объяснил, что это его племянница: приехала из горного села поступать в университет под покровительством своего знаменитого дяди. А пока вот ведет его хозяйство.
Девушка унесла кульки, а привезенные арбузы плюхнула в бассейн, чтобы остыли. Мы разделись и тоже присоединились к ним.
Проснулся я в залитой солнцем тишине и одиночестве. Вышел на галерею. Ни души.
Уже становилось жарко.
В пронизанной солнцем зеленоватой воде бассейна мирно плавал арбуз.
Поверхность воды отбрасывала зыбкие солнечные разводы на решетчатый навес и выбеленные известкой стены.
По бортику гулял тощий и упругий абсолютно черный котенок с иранскими розовыми глазами.
Я скинул шорты, походил по краю бассейна, отпихнул ногой подплывший к борту арбуз и полез купаться.
Я уже наплавался и нежился на солнышке, любуясь исчезающими с горячего бетона мокрыми следами собственных ступней, когда появился А.
Он нес перед
Встав пораньше, профессор успел полить весь сад и теперь тащил меня смотреть курятник. Пришлось идти. Куры рылись вокруг надорванных бумажных мешков с комбикормом. В свернутом из соломы аккуратном гнезде лежали три ослепительных яйца. Мы прихватили их на завтрак.
После завтрака А. сказал, что надо ехать на базар – за фруктами, овощами, водой и водкой.
Базар был оглушителен.
Женщины, завидев чужих, закрывали лица ладонями и принимались глядеть сквозь пальцы.
Половина покупок профессору ничего не стоила. Его узнавали и отказывались от денег. Он тут и правда был популярной личностью. Несколько раз его останавливали, чтобы поприветствовать или посоветоваться о каких-то местных делах. В один из редких случаев, когда платить все же пришлось, я попытался было внести и свою лепту. Но профессор с улыбкой отвел мою руку и вытащил пачку пятидесятирублевок такой чудовищной толщины, что мои смятые бумажки сами юркнули в карман. Потом он пошел куда-то договариваться о свежем мясе и звонить в Баку. А я направился в чайхану – поджидать, пока он вернется.
Азербайджанская чайхана – средоточие всякой улицы, площади, базара.
Мужчины проводят тут целые дни. Пьют чай вприкуску с мелко наколотым сахаром. Беседуют. Режутся в нарды.
Характерный костяной стук нардов рассыпается в окружающем гаме.
Чайханщик-виртуоз разносит чай в маленьких приталенных стаканчиках. При этом он в воздухе описывает блюдцами восьмерки и едва ли не вертикальные круги, но до того быстро и ловко, что прижимаемые центробежной силой стаканы не успевают проронить ни капли.
Чай темно-красен, горяч, душист.
Прислушиваясь к азербайджанской речи за соседними столиками, прихлебывая чай и разленившись в приятной прохладе навеса, можно просидеть сколь угодно долго, поглядывая на пестрые ряды базара за зеленой ширмой кустарника.
Пришел профессор и сказал, что все закуплено, можно ехать.
Мы погрузились в зафрахтованный им автомобиль и рванули с ветерком.
По узким, зажатым в каменных стенах улочкам шофер гнал во весь дух. Когда же вырвались на простор, поддал еще газу, и мы помчались весело по выжженной зноем равнине, прижатой плоским, выцветшим, как бы запыленным небом.
Под ногами перекатывались арбузы с дынями.
Из приемника лилась, раскачиваясь, турецкая музыка.
Праздник продолжался.
После второго завтрака отправились купаться.
Море здесь изумительно красивое, теплое, ласковое. Еще ласковей Черного.
Это оттого, что оно тут мелкое и все насквозь прогревается солнцем.
Весь здешний берег сложен из маленьких раковин: совершенно целых и чистых – у воды, слегка поколотых – подальше, из мелких осколков метрах в двухстах и вовсе из мельчайших там, где почва кажется уже обычным песком – но и он состоит на деле все из той же битой скорлупы.