Гоминиды
Шрифт:
Мэри нахмурилась. Заметила пролетающий за окном вертолёт — опять репортёры.
— Ну, если подумать, то так оно и есть.
— Более того, — сказал Рубен, — болезни наподобие чумы развиваются в основном в местах с высокой плотностью населения, где много потенциальных жертв. В малонаселённых местностях такие болезни, по-видимому, эволюционно нежизнеспособны: они убивают носителя прежде, чем он успевает заразить кого-то ещё.
— Да, думаю, это тоже верно, — сказала Мэри.
— Наверное, будет слишком радикальным упрощением считать, что раз общество Понтера не сельскохозяйственное, то это
Мэри кивнула. Рубен продолжал:
— Как мне сказали, тот же самый принцип работал, когда в Америку явились первые европейцы. Первооткрыватели прибыли из густонаселённых аграрных обществ и кишели болезнетворными микробами. Местные жили не так плотно, и животноводство у них практически отсутствовало; они не знали чумы или других болезней, которые передались от животных к человеку. Именно поэтому от контакта пострадала в основном одна сторона.
— Я считала, что сифилис попал в Старый Свет из Нового, — сказала Мэри.
— Да, есть некоторые свидетельства в пользу такой версии, — согласился Рубен. Но хотя сифилис и правда впервые возник в Северной Америке, здесь он никогда не передавался половым путём. Лишь попав в Европу, он приспособился к такому способу распространения и стал одной из основных причин смертности. На самом деле эндемичная, невенерическая форма сифилиса встречается до сих пор, правда, в основном среди кочевников-бедуинов.
— Надо же!
— Истинная правда. Так что сифилис не опровергает картину одностороннего распространения эпидемических заболеваний, наоборот, его пример подтверждает тезис о том, что для эпидемий требуются социальные условия, типичные для перенаселённых цивилизаций.
Мэри некоторое время переваривала услышанное.
— Это значит, что вы, Луиза и я… нам, скорее всего, ничего не угрожает?
— Это выглядит весьма вероятным: Понтер страдает от чего-то, что подхватил здесь, но скорее всего не принёс с собой ничего, о чём следовало бы беспокоиться.
— А что будет с ним? Понтер поправится?
Рубен пожал плечами.
— Не знаю, — ответил он. — Я дал ему достаточно антибиотиков широкого спектра, чтобы одолеть большинство известных бактериальных инфекций, как Грам-негативных, так и Грам-позитивных. Однако вирусы не реагируют на антибиотики, и не существует такой вещи, как антивирусный препарат широкого спектра действия. Пока мы не установим, что у него действительно конкретная вирусная инфекция, накачивать его произвольными антивирусными средствами без толку — мы ему скорее навредим, чем поможем.
Эксгибиционисты хлынули на дотоле закрытую половину зала Совета и окружили Адекора плотной толпой, выкрикивая вопросы, которые разили его, словно копья — попавшего в засаду мамонта.
— Стал ли для вас неожиданностью вердикт арбитра Сард? — спрашивал Луласм.
— Кто будет говорить от вашего имени перед трибуналом? — требовал ответа Хауст.
— У вас сын 148-го
Эксгибиционисты набросились и на Жасмель.
— Жасмель Кет, какими теперь станут ваши отношения с Даклар Болбай?
— Вы правда верите, что ваш отец жив?
— Если трибунал осудит учёного Халда как убийцу, что вы будете чувствовать, зная, что защищали виновного?
Адекор чувствовал поднимающийся гнев, но он старался, старался, старалсяскрыть его. Он знал, что трансляции эксгибиционистов смотрит множество людей.
Жасмель наотрез отказалась отвечать на любые вопросы, и эксгибиционисты, наконец, оставили её в покое. Те, кто осаждал Адекора, тоже скоро насытились и мало-помалу очистили зал, оставив Жасмель и Адекора в гулком одиночестве. Жасмель на мгновение поймала взгляд Адекора, но тут же отвернулась. Адекор не знал, что ей сказать; он с лёгкостью читал настроение её отца, но в Жасмель было много и от Класт. Наконец, просто чтобы заполнить зияющую тишину, Адекор произнёс:
— Я знаю, ты сделала всё, что смогла.
Жасмель подняла глаза к потолку, к нарисованной на нём заре и укреплённому в центре хрономеру. Потом опустила голову и посмотрела на Адекора.
— Ты правда это сделал? — спросила она.
— Что? — сердце Адекора тяжело забилось. — Нет, конечно нет. Я люблю твоего отца.
Жасмель закрыла глаза.
— Я не знала, что ты уже пытался убить его.
— Я не пытался убить его. Я просто разозлился, вот и всё. Я думал, ты поняла это, думал…
— Ты думал, что раз я продолжала говорить от твоего имени, то на меня никак не повлияло то, что я видела? Это был мой отец! Я видела, как он выплёвывает собственные зубы!
— Это было очень давно, — сказал Адекор. — Я… я и не помнил, что тогда было столько… столько крови. Мне очень жаль, что тебе пришлось это увидеть. — Он помолчал — Жасмель, ты не понимаешь? Я люблютвоего отца; ему я обязан всем, что имею. После этого… инцидента… он мог обвинить меня; он мог добиться моей стерилизации. Но он не стал. Он понимал, что я был… и есть… нездоров, что иногда я неспособен сдерживать гнев. Тем, что я остался цел, я обязан исключительно ему; тем, что у меня есть сын, Даб, я обязан ему. Моим самым большим чувством по отношению к твоему отцу является благодарность. Я бы никогда не причинил ему вред. Я бы не смог.
— Возможно, ты устал быть у него в долгу.
— Это был не долг. Ты ещё молода, Жасмель, ни с кем не связана, но скоро будешь, я знаю. Между теми, кто любит, нет никаких долгов; они прощают друг друга и живут дальше.
— Люди не меняются, — сказала Жасмель.
— Нет, меняются. И твой отец это знал.
Жасмель долго молчала, потом заговорила снова:
— Кто в этот раз будет говорить от твоего имени?
Услышав этот вопрос от эксгибициониста, Адекор просто пропустил его мимо ушей. Но сейчас он всерьёз над ним задумался.