Гомосек
Шрифт:
Ли подошел прямо к стойке и заказал выпить. Выпил и заказал второй – и только потом огляделся: нет ли в баре Аллертона. Тот в одиночестве сидел за столиком, откинувшись на стуле и заложив одну ногу за другую. На колене он придерживал бутылку пива. Аллертон кивнул Ли. Ли изобразил приветствие одновременно дружеское и небрежное – показать интерес, но не напрягать слишком поверхностное знакомство. Результат оказался удручающим.
Когда он сделал шаг в сторону, чтобы склониться в полном достоинства старорежимном поклоне, вместо приветствия прорезался оскал обнаженной похоти, вымученный болью и ненавистью исстрадавшегося тела, и одновременно, как при повторной экспозиции –
Аллертон пришел в ужас. "Вероятно, у него нервный тик", – подумал он и решил на всякий случай держаться от Ли подальше – вдруг тот выкинет что-нибудь еще, столь же отвратительное. Это напоминало обрыв связи. Аллертон не был настроен холодно или враждебно – для него Ли просто не существовал. Ли какое-то мгновение беспомощно смотрел на него, затем отвернулся к стойке, сломленный и потрясенный.
Ли допил второй стакан. Снова оглядев бар, он увидел, что Аллертон уже играет в шахматы с Мэри, американской девушкой с крашенными хной волосами и тщательно наложенной косметикой – Ли не видел, как она вошла в бар. "Зачем здесь тратить время?" – подумал Ли. Он расплатился за свои два стакана и вышел.
Он взял такси до "Чиму" – голубого бара, где было много мексиканцев, – и провел ночь с молоденьким мальчиком, которого снял там.
В то время американские студенты, пользовавшиеся льготами военнослужащих, днем обычно сидели в "Лоле", а по вечерам ходили в "Эй, на борту!". "Лола" была не совсем баром, скорее – забегаловкой, где продавали пиво и газировку. Слева от двери, только заходишь, стоял ящик "кока-колы" со льдом, пивом и газировкой. Вдоль одной стены до самого музыкального автомата тянулась стойка, перед ней выстроились табуреты из металлических трубок с сиденьями из желтой блестящей кожи. Столики были расставлены у противоположной стены. С ножек табуретов давно отвалились резиновые наконечники, и табуреты противно скрежетали, когда уборщица двигала их, подметая пол. В глубине располагалась кухня, где неряшливый повар жарил все в прогорклом жире. В "Лоле" не существовало ни прошлого, ни будущего. Просто зал ожидания, куда определенные люди заглядывали в определенное время.
Через несколько дней после съема в "Чиму" Ли сидел в "Лоле" и читал Джиму Кочену вслух "Ultimas Noticias". Там напечатали историю про человека, убившего своих жену и детей. Кочен все время порывался уйти, но стоило ему подняться, Ли усаживал его на место со словами:
– Нет, ты только прикинь… "Когда жена вернулась домой с рынка, муж, уже совершенно пьяный, размахивал 45-м калибром". Ну почему ими обязательно нужно размахивать?
Ли почитал немного про себя. Кочен ерзал на стуле.
– Господи боже мой. – Ли поднял голову от газеты. – Сначала он приканчивает жену и троих детей, а потом достает бритву и инсценирует самоубийство. – Он снова посмотрел в газету. – "Но результатом стало лишь несколько царапин, не потребовавших медицинского вмешательства". Паршивое представление! – Он снова углубился в газету, еле слышно бормоча подводки к статьям. – Масло уплотняют вазелином. Отлично. Омар в топленой смазке… А – вот: уличный торговец тако испугался облезлой собаки… здоровенная худющая гончая. Вот и портрет самого торговца с собакой… Один гражданин попросил у другого прикурить. У второй стороны спички не нашлось, поэтому первая сторона достает пестик для колки льда и убивает его.
Кочен встал. Ли тоже моментально вскочил:
– Да сядь ты уже на свою задницу, или что от нее осталось, пока ты на флоте служил.
– Мне надо идти.
– Жареный петух клюнул?
– Я серьезно. Я и так слишком часто в последнее время отлучаюсь. Моя старуха…
Ли его уже не слушал. Мимо заведения прошел Аллертон и заглянул внутрь. Ли он не поприветствовал – лишь притормозил на секунду и пошел дальше. "Я был в тени, – подумал Ли, – и он меня с улицы не заметил". Ли не обратил внимания, как смылся Кочен.
Поддавшись порыву, он выскочил на улицу. Аллертон не успел далеко отойти – полквартала, не больше. Ли нагнал его. Аллертон обернулся и удивленно поднял брови – прямые и черные, как мазки кисти. Он не просто удивился – встревожился, поскольку сомневался в нормальности Ли. А тот отчаянно импровизировал.
– Я просто хотел тебе сказать: некоторое время назад в "Лолу" заходила Мэри, просила тебе передать, что немного позже, часов в пять, она будет в "Эй, на борту!". – Отчасти это было правдой. Мэри действительно заходила в "Лолу" и спрашивала Ли, не видел ли он Аллертона.
У Аллертона отлегло от сердца.
– О, спасибо, – ответил он вполне тепло. – А ты там вечером будешь?
– Да, наверное. – Ли кивнул и улыбнулся, а потом быстро пошел прочь.
Ли вышел из дому в "Эй, на борту!" около пяти. Аллертон уже сидел у стойки. Ли сел рядом, заказал выпить и повернулся к нему с небрежным приветствием, точно давно и тесно знакомы. Аллертон механически ответил, не успев понять, что Ли как-то удалось укрепиться в собственной фамильярности. Он же до этого твердо решил держаться от него подальше. У Аллертона был талант игнорировать людей, но выбивать кого-то с заранее занятых позиций он не умел.
Ли заговорил – небрежно, без претензий и разумно, с суховатым юморком. Постепенно впечатление Аллертона о том, что он – тип со странностями и нежеланный, развеивалось. Когда пришла Мэри, Ли встретил ее с нетвердой старорежимной галантностью, откланялся и оставил эту парочку играть в шахматы.
– Кто это? – спросила Мэри, когда Ли вышел наружу.
– Понятия не имею, – ответил Аллертон. Встречал он Ли раньше или нет, Аллертон не был уверен. В студенческой среде не принято формально знакомиться. И студент ли он вообще? На занятиях Аллертон его ни разу не видел. Нет ничего необычного в том, что разговариваешь с совершенно незнакомым человеком, но от Ли Аллертону становилось не по себе. И, тем не менее, он казался смутно знакомым. Когда Ли говорил, создавалось ощущение, что он имеет в виду гораздо больше, чем произносит. Какое-нибудь особо подчеркнутое слово или приветствие намекало на некую долгую дружбу в каком-то ином месте и времени. Точно Ли пытался сказать: "Уж ты-то понимаешь, о чем я. Ты-то помнишь".
Аллертон раздраженно пожал плечами и принялся расставлять фигуры на доске. Он походил на капризного ребенка, не понимающего, почему у него вдруг испортилось настроение. Через несколько минут игры вернулась его обычная безмятежность, и он начал мычать что-то себе под нос.
Ли вернулся в "Эй, на борту!" уже после полуночи. У стойки кипятились выпивохи – они орали так, точно все вокруг оглохли. Аллертон стоял с краю, явно не в силах сделать так, чтобы его услышали. Он тепло поздоровался с Ли, подтолкнул его к стойке и вынырнул из толпы с двумя стаканами рома с колой.