Гомункул

Блэйлок Джеймс

Пьюл и Нарбондо ушли, надежно заперев двери и окна. Бросили его несколько часов назад, еще до прихода ночи. Призрачный свет газовых ламп ничуть не разгонял царивший в лаборатории мрак; просто отбрасывал на стены и пол всякие неприятные тени вроде, — думал Кракен, едва осмеливаясь взглянуть в ту сторону, — тени горбатого павлиньего костяка там, за краем пианино. Уходя, они оставили Кракену кувшин воды. Отчаяние и не до того доводит…

Они вернутся, Кракен даже не сомневался: вернутся с телом. Поездка Пьюла в Харрогейт на поиски рукописи бедного Себастьяна завершилась общей ссорой. Летели проклятия. Доктор заехал Пьюлу в челюсть, разбил бутыль

карболки и залил кислотой кусок конской шкуры, которую Пьюл готовил для лечения лица. Воняла она ужасно. Затем они ушли. То, что лежало на столе, должно быть оживлено — так распорядился Нарбондо. Нынче же вечером, только надо найти донора. Если не получится, хмыкнул доктор, вполне сойдет и Кракен. Или Пьюл, кто-то из них. Эту его грозную тираду Пьюл встретил, ухмыляясь. Вылитый кот, опившийся сливок.

Огонь танцевал в лампах, раскачивая тени. Птичьи кости шевельнулись на тарелке, словно пытаясь уползти, и Кракен вытаращился на них в ужасе. Тишина. В дальней части комнаты на маленьком столе рядом с пустым аквариумом стоял ящик Кибла. Что Кракену с ним делать? Можно выбить окно, выкинуть ящик на улицу и выброситься следом. Но какой с того толк? Его ищут, никаких сомнений. Страшные камеры Ньюгейта — и те для него слишком хороши. Петля — вот что ждет Кракена, если его поймают.

За окном клубился густой туман, большей частью прилетевший с Темзы. Грязные струйки ползли по стеклам, скапливались у средников рам и одна за другой стекали вниз, спеша пролиться на тротуар. Снаружи ни звука. Тишина была густой, словно туман, и это беспокоило Кракена. Он пробовал свистеть или напевать, но в сумрачной, полной бойких теней комнате эти звуки пугали его самого до дрожи. И еще ему начало казаться, что даже малейший шум может пробудить изломанную фигуру на столе.

Голова покойницы, вывернутая в его сторону, криво завалилась к грудной клетке. Плоть свисала под пустыми глазницами клочками ветхого пергамента. Казалось, легкое дуновение из разбитого окна способно обратить в пыль эти старые кости. Или, возможно, они поднимутся на этом дуновении, подобно воздушному змею, и задергаются, забормочут о чем-то, побредут к Кракену в тусклых отсветах занавешенного окна в доме напротив. Не так давно он видел мелькнувшую за занавеской тень чьего-то лица — следят за ним; вероятно, кто-то из дружков Нарбондо.

Кракен зажмурился, но и сквозь веки видел пляску теней, разбуженных огоньками газовых ламп. Накрыл глаза обеими руками, но ужасы, извивавшиеся на изнанке век, были даже хуже фигуры на столешнице. Что Парацельс говорил о подобных эманациях? Он никак не мог вспомнить. Труды Парацельса в его памяти окутывал туман, скрывший собою события иной эпохи — той, что закончилась, когда он украл у капитана проклятый камень, тот самый изумруд, который сверх меры самоуверенный Нарбондо походя оставил рядом с аквариумом.

На краю каменной столешницы, словно доползшие туда собственными стараниями, лежали две истлевшие кисти, явно принадлежавшие скрюченному телу позади. Кракен старался не смотреть на них. Час назад ему примерещилось, что эти похожие на пауков штуки шевельнулись на мгновение, простучали кончиками пальцев по камню, неумолимо придвинулись ближе, а изуродованная птица вздохнула на блюде, завозилась среди холодных картофелин.

Но теперь все окутала тишина. Сквозь трещины в стеклах ветер доносил резкий запах тумана, запах сажи и копоти. Кисти лежали, почти вцепившись в края освещенной столешницы, готовясь, казалось, броситься на него. Какого дьявола они

не прикреплены к трупу, как полагается? Как понимать этот нечестивый знак?

Кракен уставился на них, уверившись на один застывший, обернувшийся вечностью миг, что указательный палец левой кисти дернулся, подманивая его к себе. Он с трудом отвел взгляд к затянутому туманом окну и задохнулся от ужаса при виде плывущего за стеклом собственного отражения, пристально глядящего ему в глаза. Вжался глубже в стену. Если оторванные кисти доберутся до края мраморной плиты, разлетятся они вдребезги, упав на пол, или отползут в тень, чтобы набраться сил и, щелкая по-крабьи, засеменить к его ногам? Кракену вдруг стало жутко холодно. Нарбондо, похоже, не вернется вовсе. Скорее всего, они ушли, не сомневаясь, что за долгую ночь Кракен подохнет здесь от страха, когда тварь в рваном саване качнется к нему, как простыня на бельевой веревке, обдаст прахом, гнилью и сухим клацаньем костей. Задушит ужасом.

На стене позади Кракена висели разнообразные инструменты, но того, что мог бы защитить пленника от нападения оживших останков, отыскать никак не удавалось. Глаза его задержались на паре удлиненных щипцов с обтянутыми каучуком щечками. Он медленно, едва дыша, поднялся на ноги, уже ничуть не сомневаясь, что распростертая на столе фигура внимательно следит за ним, стараясь измерить глубину его страха, разгадать намерения.

Очень плавно, не совершая резких движений. Кракен потянул со стены щипцы и сделал шаг к столу, сопя в страхе, ожидая, что костистые ладони вот-вот вспорхнут ему навстречу, как шелестящие бумажные мотыльки, как пара летучих мышей на кожистых крыльях, чтобы впиться ему в горло, дотянуться до рта. При первом же касании щипцов они бросятся на него, словно подброшенные пружиной. Кракен был уверен, что все так и случится.

Но они не бросились. Кракен подцепил одну кисть, очень осторожно повернулся, шагнул к открытому пианино и, сунув ее на безучастные клавиши, выбил дикую ноту краем щипцов. В ужасе отпрянул назад с застрявшим в горле воплем. Вторая кисть лежала в точности как прежде — или нет? Не шевельнулась ли она? Не подползла ли поближе к краю, готовясь к встрече? Кракен аккуратно сомкнул на ней щечки щипцов, одним движением поместил ее, рядом со страшным близнецом, а потом захлопнул крышку клавиатуры и запер ее медным трехгранным ключиком, лежавшим сверху на пианино.

Интересно, хватит у него духу проделать то же самое с головой лежавшего на столе тела — отделить ее и спрятать где-нибудь? Может, приподнять верхнюю доску пианино и сунуть туда, внутрь? Он заставил себя взглянуть на нее, воображая, как щипцы смыкают свою хватку на костяных скулах и выкручивают череп, пока тот не оторвется, громко щелкнув. Эта мысль парализовала Кракена, свела мышцы судорогой, но поступить так было необходимо. Сунуть щипцы в пасть скелету он бы не посмел: можно не сомневаться, стальные щечки инструмента тут же окажутся перекушены, как тонкие прутики.

Щечки начали сближение. Кракена трясло с такой силой, что шарнир, соединявший две половинки щипцов, трещал что твоя саранча. Судорожный вдох. Ужасающие пустые глазницы, казалось, пристально смотрели сквозь Кракена — прямо сквозь лоб, усеянный каплями холодного пота; крупные, соленые капли скатились в выпученный правый глаз и почти ослепили его. Наконец щипцы уперлись в острые кости скул, хрустнувшие, проминаясь, — и бесформенная фигура на столе содрогнулась, будто силясь стряхнуть с себя захват обтянутых каучуком челюстей.