Гомункул

Блэйлок Джеймс

— У меня ушло двенадцать лет, чтобы довести до ума это устройство, но теперь оно работает ничуть не хуже двигателя Бердлипа. Это Джеку на день рождения. Ему скоро восемнадцать — он с нами уже пятнадцать лет, и, боюсь, он единственный, кто видит подобные вещи под нужным углом.

— Целых двенадцать лет? — разочарованно протянул Сент-Ив.

— Теперь такую поделку можно изготовить и скорее, — успокоил его Кибл, — хотя это чудовищно дорого.

Помолчав, он убрал шкатулку назад, в ящик стола.

— Признаться, ко мне уже приходили насчет нее… Скорее, насчет патента.

— Кто именно?

— Келсо

Дрейк. Не иначе, мечтает снабдить целые фабрики вечными двигателями. Правда, я даже понятия не имею, как он прознал о ней.

— Келсо Дрейк! — простонал Сент-Ив. И чуть не добавил: «Опять!..» — но удержался от излишней театральности, и подходящий момент быстро прошел. Хотя совпадение странное, спору нет. Сперва Кракен, возвестивший, что Дрейк завладел кораблем пришельца, а теперь еще и это. Какая тут может быть связь? Сент-Ив показал на чертеж, разложенный на верстаке.

— Сколько же потребуется? Месяц?

— Похоже на то, — согласился Кибл. — Месяца будет вполне достаточно. Надолго вы в Лондоне?

— Пока не получу готовый прибор. Хасбро остался в Харрогейте, я же остановился в Пимлико, отель «Бертассо».

Озорно подмигнув Сент-Иву, игрушечник принялся отвинчивать ручку у тяжелой стамески с лезвием в два дюйма шириной, но в этот момент наверху громко хлопнула оконная рама, будто под порывом сквозняка. От неожиданности Кибл уронил инструмент, и вездесущий виски хлынул из рукояти на чертежи оксигенатора.

— Ветер, — сказал Сент-Ив, вздрогнув от внезапного хлопка. Но едва он произнес это слово, как вспышка молнии, озарив ночное небо, высветила скрытое тенями лицо, заглядывавшее в оконный проем мансарды, а заодно послужила предвестницей внезапного обильного ливня.

Кибл вскрикнул в страхе и удивлении, Сент-Ив же бросился к стремянке, приставленной к стене под витражным окошком. Сверху донесся возглас — вопль даже — и звук чего-то, царапающего по черепице. Сент-Ив распахнул окно навстречу ударившему в лицо дождю и, выбравшись из теплой комнаты в ночь, едва успел заметить, как чья-то голова и плечи исчезают за краем крыши.

— Поймал! — донесся снизу голос Джека Оулсби, и Сент-Ив метнулся было к краю, рассчитывая последовать за неизвестным. Однако скользкая крыша непременно сбросила бы его прямиком на мостовую, и изобретатель предпочел более простой вариант: воспользоваться лестницей, как это уже сделал Кибл. Нащупывая ногой верхнюю ступень стремянки, он услышал второй крик, а за ним — скрежет и хруст, за которыми последовали залп ругательств и громкий треск рвущихся стеблей.

Сент-Ив молнией слетел по ступенькам, перемахивая через две за раз и на площадке второго этажа миновав остолбеневшую Уинифред Кибл. Новые возгласы указали ему путь к распахнутой настежь парадной двери, за которой Кибл схватился с налетчиком, — при этом оба топтались в глубокой луже.

В лавке Пауэрса вспыхнули огни, чтобы мгновение спустя угаснуть и вспыхнуть снова. Вдоль по улице распахивались окна, звучали возмущенные призывы соседей: «Угомонитесь!» и «Заткни же ты пасть!» — но издаваемые Киблом крики боли были куда громче. Он обхватил соперника сзади, не давая тому улизнуть, но в попытке высвободиться налетчик прибег к запрещенному приему, раз за разом обрушивая на ногу игрушечнику свой каблук.

Сент-Ив бежал к ним сквозь ливень, призывая друга держаться, в то время

как злоумышленник — вор-чердачник, надо полагать, — тащил Кибла все дальше по улице. Тут из зева дверей лавки напротив показался решительно ковылявший на протезе капитан Пауэрс с пистолетом в руке.

Едва Сент-Ив приблизился к дерущимся, рассчитывая набросить на голову неизвестного свой плащ, Кибл все же разжал хватку — да так и покатился по мостовой, запнувшись о бордюрный камень. Плащ Сент-Ива, взлетев подобно рыбацкой сети, шлепнулся в уличную грязь, а вор был таков, в несколько прыжков растворившись во мраке Споуд-стрит. Пауэрс поднял пистолет, но дистанция уже была чересчур велика, да и капитан не принадлежал к тем, кто охотно палит наугад в надежде на случай. Сент-Ив побежал за исчезающим в ночи налетчиком, вскочив на тротуар перед трубочной лавкой, но тут же едва не сбил с ног женщину под капюшоном, вынырнувшую из проулка, который служил кратчайшей дорогой с Пикадилли.

Избегая столкновения, Сент-Ив врезался в стену, где его погоня и завершилась; преступник же окончательно исчез из виду, звук его быстро удалявшихся шагов уже почти стих. Когда же Сен-Ив обернулся извиниться перед дамой, то не увидел ничего, кроме темного твида ее плаща с капюшоном, таявшего во тьме Джермин-стрит. Порывистый ветер свистел ей вослед, поверхность луж рябила под газовыми фонарями. А с ветром явился и последний стремительный залп не по сезону холодного предрассветного дождя.

II

КЛУБ «ТРИСМЕГИСТ»

Сент-Ив всегда чувствовал себя в лавке капитана Пауэрса чрезвычайно уютно, хоть и не смог бы объяснить, почему так выходит. Собственное его жилище — дом детства — ничем на нее не походило. Родители юного Лэнгдона гордились своей принадлежностью к людям передовых взглядов и никогда бы не потерпели в доме ни табака, ни спиртного. Отец даже сочинил трактат о параличе, увязывая болезнь с употреблением в пищу плоти животных, и три года никакое мясо не пересекало их порога. «Яд, скверна и падаль! Все равно что есть вареную грязь», — приговаривал он. А табак? Да отца корежило от одного только упоминания этой мерзости. Сент-Ив помнил родителя стоящим на деревянном ящике под облетевшим дубом — не вспомнить только, где именно, видимо, в парке Сент-Джеймс — и громко вещавшим равнодушной толпе о гнусном пороке невоздержанности.

Теории его постепенно съехали из науки в мистику, а затем пришли к полной тарабарщине, но и теперь еще отец Лэнгдона писал статьи, порою рифмованные, правда, теперь не покидая пределов удобно обставленного, забранного решетками подвала в северном Кенте.

Ко времени, когда Сент-Иву исполнилось двенадцать, он успел уверовать в то, что невоздержанность в услаждении органов чувств по сути своей куда менее разрушительна, чем невоздержанность в более абстрактных областях. Ничто в этом мире — а уж менее всего мясной пирог, пинта доброго эля или набитая «латакией» [14] трубочка, — казалось ему, не стоит того, чтобы выходить из себя, вконец утратив доброе расположение духа.

14

Сорт крепкого табака.