Гомункул
Шрифт:
Занавески в окне второго этажа дома напротив задернулись, чего не заметили ни Пьюл, ни Нарбондо, уже согнувшийся над безжизненным телом на столе. Минутой позже входная дверь означенного здания отворилась, и человек с повязкой на глазу сбежал по полудюжине ступеней крыльца на мостовую, надеясь не выпустить из виду удалявшегося проповедника, который взял курс на Уордор-стрит, ведшую к Вест-Энду.
Лэнгдон Сент-Ив брел по улице в вечерних сумерках. Живительное действие шампанского и устриц, которыми он опрометчиво отобедал, быстро слабело под натиском общего отчаяния, нараставшего от тщетности поисков борделя — подумать только! — в котором
Неприятнее всего был спектакль, сопровождавший переход к сути дела: предстояло дать распорядителю понять, что ему требуется не беглое удовлетворение, что акт должен непременно включать и машинерию… Вернее, некий определенный механизм. Бог весть, какие умозаключения вызывала к жизни эта просьба, какие преступные бесчинства в эту самую минуту вменялись в вину технологиям. Стоило, пожалуй, налечь на шампанское. Полумеры никогда не срабатывают.
Будь Сент-Ив основательно пьян и шатайся он при ходьбе, его уши не так ужасно горели бы во время исполнения этого нелепого монолога. И тогда, если когда-нибудь в будущем ему доведется столкнуться на людях с кем-то из опрошенных хозяев притонов, он смог бы свалить вину на постыдное опьянение. Но увы, он был непростительно трезв!
Следуя указаниям кэбмена, он приблизился к двери с маленьким подъемным окошком, трижды постучал и отступил на фут-другой, чтобы не выглядеть изнывающим от похоти. Дверь тяжело отворилась, и наружу выглянул ливрейный лакей, кажется, слегка раздосадованный. Просто вылитый Хасбро, которого Сент-Ив от всей души желал бы иметь своим спутником в этом приключении. Выражение лица лакея ясно подсказывало, что Сент-Иву, с его трубкой и твидовым пальто, следовало бы удалиться в проулок и стучать в заднюю дверь.
— Да? — обронил лакей, готовясь произнести заученную отповедь.
Сент-Ив бездумно почесал фальшивую, подклеенную к подбородку бороду, порой норовившую поддаться действию гравитации и бесславно пасть на землю. Кажется, держится довольно прочно. Он зажал монокль глазницей и сощурил свободный глаз, чтобы испепелить лакея сквозь прозрачную линзу. Стоило создать впечатление отстраненной, рафинированной снисходительности.
— Кучер моего кэба, — начал Сент-Ив, — посоветовал мне искать у вас некоего удовлетворения, — и хмыкнул в кулак, уже сожалея о выборе слов. Что может подумать этот малый? Идет ли речь о вызове на дуэль? Или это лишь грубый намек на плотские удовольствия?
— Удовлетворения, сэр?
— Совершенно верно, — отчеканил Сент-Ив. — Если без обиняков, мне было указано, что здесь смогут дать мне опробовать, скажем так, некую особую машину.
— Машину, сэр? — в голосе лакея звенело искреннее возмущение. Едва возникнув, подозрение обратилось уверенностью: Сент-Ив уже не сомневался, что его провели — либо кэбмен, либо этот ухмыляющийся упрямец, чей подбородок нагло торчал вперед, точно вытянутый щипцами. Лакей стоял молча, разглядывая Сент-Ива в полуотворенную дверь.
— Возможно, вы не поняли, любезный, с кем говорите, — ответом ему было молчание. — У меня имеются некоторые… желания, скажем так, связанные с механическими аппаратами. Уловили смысл?
Изобретатель многозначительно сощурился, в процессе выронив монокль из глазницы; тот звякнул о пуговицу пальто, и Сент-Ив, смешавшись, зашарил в бороде.
— А-а… — протянул красноречивый оратор в дверях. — В следующий раз воспользуйтесь
Дверь захлопнулась, шаги удалились. Когда же дверь распахнулась вновь, лакей протянул Сент-Иву небольшой сверток. Тот принял его и, не придумав ничего лучше, сразу распечатал, чтобы обнаружить, что стал обладателем будильника с восьмичасовым циферблатом, украшенного двумя железными горгульями по обеим сторонам треснувшего овального стекла.
— Я не… — начал было Сент-Ив, но тут же получил увесистый хлопок по спине, и чье-то плечо оттеснило его в сторону, заставив отступить с крыльца. Старик в плаще взлетел по ступеням, протиснулся мимо лакея и, хрипло ворча, скрылся в глубинах дома. Дверь со стуком захлопнулась.
«Да чтоб меня!» — подумал Сент-Ив, переводя изумленный взгляд с часов на дом и обратно. Уже собрался было снова взойти по ступеням, но на полпути вдруг замер, охваченный внезапным приливом вдохновения. Развернулся, сунул сломанные часы под мышку, укрепил монокль в глазнице и зашагал по улице, вознамерившись временно оставить свои поиски и поискать вместо этого часовщика. В спешке он чуть не налетел на джентльмена с округлым брюшком и нашлепкой на глазу, который вышагивал, постукивая по камням тростью, в противоположном направлении.
— Прошу прощения… — пробормотал Сент-Ив, получивший локтем в живот.
— Н’чего, — последовал ответ, и мгновением позже оба свернули каждый за свой угол, разойдясь, как дна корабля в сумраке вечера.
Дородный мужчина топал себе и дальше по Лондонским улицам, в высшей степени довольный результатами сегодняшней прогулки. Выйдя в Сохо, он свернул на Руперт-стрит и скрылся за распахнутой дверью «Богемского сигарного салона», рассеянно охлопывая себя по карманам, будто бы в поисках именно сигары.
IV
ЗЛОДЕЙСТВО
Уиллис Пьюл любовался своим отражением в витрине булочной на Кинг-стрит. Внушающее уважение лицо, не огрубленное солнцем или ветрами, высокий лоб — а следовательно, вместительный череп. Правда, впечатление слегка портила коварная угреватость, отражавшая все попытки ее вывести. Чистка пемзой и щелоком, спиртовые примочки — все они оказались бессильны. Пьюл даже воздерживался от раздражающих пищевод приправ; все без толку, красный бугор на щеке блестит, словно отполированный. Его можно было бы припудрить, но Уиллис так жутко потел, что пудра просто сползла бы с лица.
Скверное состояние кожи портило Пьюлу настроение; он повернул голову и оценил себя в профиль. Ему доводилось посещать тайные пыльные хранилища европейских библиотек, которые обычные историки полагали выдумкой, а его познания в алхимии и не снились людям, подобным Игнасио Нарбондо!
Копаясь в позабытых всеми трактатах, он и узнал впервые о существовании гомункула. Упоминания о человечке и его корабле уходили в глубокую старину, но, утомительно редкие и невнятные, связывались в единое повествование крайне хрупкими нитями смутных предположении, вплоть до внезапного появления гомункула в Лондоне несколько веков назад. «Дьяволеныш в бутылке», поносимый на все лады умирающим морским капитаном, чей судовой журнал представлял собою мрачную повесть о его собственном сползании в безумие и погибель, вне сомнений, был тем самым существом, которое несколько лет спустя продал Джоанне Сауткотт абиссинский купец, вслед за капитаном сошедший в преждевременную могилу. Источники намекали, что тварь имела власть над жизнью и смертью, движением и энергией, трансмутацией металлов. Она якобы служила источником вдохновения Ньютону и Джеймсу Максвеллу, а также погубила Себастьяна Оулсби.