Гомункулус
Шрифт:
Вначале и растительный и животный мир был очень однообразен, и от экватора до полюсов были распространены почти одни и те же виды. «Отчего такое однообразие повсеместных форм растений и животных? Очевидно, от сходства внешних физических условий». В более поздние периоды все сильнее и сильнее изменялись и становились разнообразными эти внешние физические условия. И все богаче видами, все разнообразнее становился растительный и животный мир, все резче делалась разница между животными и растениями различных частей света.
Многое из того, что говорил Рулье, противоречило библии. Чтобы «успокоить»
«Таков величественный рассказ о давно минувших, начальных судьбах земли и ее стихий. В нем существенно содержится ответ на все частные вопросы, которые может предложить себе человек о начале земли», — так закончил Рулье пересказ библейской повести о сотворении Земли, Солнца, звезд и всего прочего в шесть дней.
И тут же, мало смущаясь тем, что это уж очень противоречит только что сказанному, продолжал: «Человеку, как существу духовному, дан разум…»
А разум побуждает человека искать ответа на вопросы, связанные с прошлой историей Земли, и наука пытается разрешить их.
«Что же выработала наука в ответ на предложенный вопрос? Немногое, очень немногое — гипотезу, не более». И Рулье начал рассказ о гипотезе Канта и Лапласа… В библии «величественный рассказ», у науки «гипотеза, не более», но все дальнейшее было изложением этой «гипотезы» и многого другого, что совсем не походило на сказанное в книге «Бытия».
Московские цензоры не заметили ничего опасного в лекциях Рулье. Они вошли в состав сборника публичных лекций московских профессоров. Сборник был набран и отпечатан; еще несколько дней — и он появится в продаже. Но…
Не дожидаясь выхода в свет сборника, Рулье поместил в газете «Московские ведомости» часть второй лекции: «О первом появлении растений и животных на земле». Цензура пропустила эту статью: ведь она была просто выдержкой из книги, уже разрешенной к печати и уже отпечатанной.
Как знать, обратило ли бы внимание «начальство» на статью, если бы она была названа иначе. А тут — само название настораживало: что это за «первое появление»? Не десяток же строк из библии пересказывал в длиннейшей статье профессор, да еще достаточно известный своим вольнодумством.
Прошло всего полторы недели, и попечитель Московского учебного округа получил длинное послание из Петербурга, от министра просвещения.
Министр был очень недоволен статьей: ее содержание противоречило библии, а противоречить библии никому не разрешалось. Он приказал задержать уже отпечатанный сборник (в статье говорилось, что он на днях поступит в продажу) и подвергнуть лекции Рулье новой — строжайшей — цензуре; потребовал объяснений от редактора газеты и велел строго следить за лекциями, которые Рулье читал студентам: нет ли в них отклонений от программы и секретных инструкций. Министр сильно разгневался, а вернее, перепугался: ведь это он разрешил Рулье прочитать публичные лекции и утвердил их программу.
И редактор газеты и цензор сборника написали министру длиннейшие «объяснения». Оба они старательно доказывали, что в газетной статье Рулье нет ничего плохого, что автор — хороший христианин. Редактор и цензор — совсем не друзья и не поклонники Рулье — очень старались: нужно же было им оправдаться! А способ
Цензор, которому поручили прочитать лекции Рулье в сборнике, не нашел в них ничего запрещенного и не заметил отступлений от «общих правил благонамеренности». Сообщая о своих, цензорских затруднениях, он просил министра «распорядиться».
А тем временем в Петербурге лекции Рулье старательно изучали в Цензурном комитете. И там разоблачили все его хитрости с цитатами из библии и другими религиозно-благонамеренными фразами и отступлениями. «Маскировка» — так можно было бы одним словом передать длиннейшее «заключение» петербургского цензора.
Лекции Рулье были напечатаны в сборнике вместе с лекциями и других московских профессоров. Уничтожить уже напечатанную книгу из-за нескольких статей было небезопасно: потерпевший убыток издатель начнет жаловаться, поднимется шум, а этого министр совсем не хотел: ведь начало всей этой «неприятности» положил он сам — своим разрешением. Но и допустить продажу «такого» сборника было нельзя. К тому же московский митрополит Филарет уже доносил «святейшему синоду», что Рулье смущает умы и поучает «даже мещан и простых крестьян находить в книге „Бытия“ мифологию». А с Филаретом приходилось очень считаться. Министр думал, советовался и кончил тем, что предложил Рулье написать опровержение своих научных мнений и поместить его в конце лекций.
Рулье пришлось подчиниться: отказ грозил потерей кафедры в университете.
Он написал две страницы «Послесловия», в котором указывал, что «В величественном рассказе книги „Бытия“, который мы прочли с вами в первую беседу, существенно содержится ответ на все частные вопросы, которые может предложить себе человек о начале земли». Что касается до научной гипотезы, то она «заслуживает уважения только в той степени, в какой представляется согласованной с непреложным свидетельством слова Божия». Были и еще слова в том же роде.
Прежние ссылки на библию, творца и прочее выглядели шитыми белыми нитками: так резко отличались они от общего духа лекций. «Послесловие» уж совсем не вытекало из «Жизни животных» и выглядело таким нескладным «довеском», что нужно удивляться, как этого не заметил министр, столь обеспокоенный «безбожностью» лекций. А он внимательно прочитал рукопись «Послесловия» и даже внес в нее несколько поправок.
Последний лист сборника перепечатали наново: вставили в него «Послесловие». Книга вышла в свет.
Гипотеза Лапласа, рассказ об эпохах земной истории и о последовательном появлении более высокоорганизованных растений и животных, рассуждения о влиянии условий жизни на растения и животных — все это противоречило библейскому сказанию о творческом акте. Правда, автор в «Послесловии» заявил, что уважения заслуживают только те гипотезы, которые не противоречат слову божию, но… гипотеза Лапласа явно противоречила библии: вместо шести библейских дней в книге говорилось о многих тысячах лет, вместо… За что ни возьмись, все противоречит, значит… И все же у читателя возникали сомнения. Если же он задумывался — «а может быть…», — то Рулье уже достиг своей цели.