Гон спозаранку
Шрифт:
Фланнери О'Коннор
ПРАЗДНИК В ПАРТРИДЖЕ
Кэлхун поставил свою пузатенькую машину, не доезжая дома тетушек, и вылез, опасливо озираясь по сторонам, словно побаивался, что буйное цветение азалий окажется для него губительным. У старых
— А вот и наш малышка! — пропела тетушка Бесси так, чтобы расслышала сестра, которая находилась в двух шагах, но была глуховата. На звук ее голоса оглянулась девушка у соседнего дома, которая, положив ногу на ногу, читала под деревом. Она пристально посмотрела на Кэлхуна, потом очкастое лицо ее снова склонилось над книгой, но Кэлхун заметил на нем усмешку. Хмурясь, он проследовал на веранду, чтобы поскорей покончить с церемонией приветствий. Тетушки, должно быть, расценят его добровольный приезд в Партридж на праздник азалий как знак того, что он исправляется.
Квадратными челюстями старые дамы напоминали Джорджа Вашингтона с его вставными деревянными зубами. Они носили черные костюмы с широкими кружевными жабо, тусклые седые волосы были собраны на затылке. Кэлхун, дав каждой из них себя обнять, устало опустился на качалку и глуповато улыбнулся. Он приехал только потому, что его воображение поразил Синглтон, но тётушке Бесси сказал по телефону, что хочет поглядеть на праздник.
Тетушка Мэтти, та, что была глуховата, прокричала:
— То-то твой прадед бы порадовался, что тебя наш праздник привлекает! Это ведь была его затея.
— Ну а что вы скажете о добавочном развлечении, которое было тут у вас недавно? — завопил он в ответ.
За десять дней до начала праздника человек по фамилии Синглтон предстал перед потешным судом на площади у муниципалитета за то, что не купил значок праздника азалий. Во время суда ему набили на ноги колодки, а по вынесении приговора заточили в «тюрьму» вместе с козлом, осужденным ранее за такой же проступок. «Тюрьмой» служила уличная уборная, позаимствованная для этого случая. Десять дней спустя Синглтон с бесшумным пистолетом проник боковым входом в муниципалитет и застрелил пятерых видных чиновников и по ошибке одного из посетителей. Ни в чем не повинный человек этот получил пулю, предназначавшуюся мэру, который в ту минуту наклонился, чтобы подтянуть язык башмака.
— Досадный случай, — сказала тетушка Мэтти. — Это портит праздничное настроение.
Кэлхун услышал, как девушка захлопнула книгу. Она приблизилась к живой изгороди и, на мгновение повернув к ним маленькое свирепое лицо на вытянутой вперед шее, направилась обратно к дому.
— Непохоже, что портит! — прокричал Кэлхун. — Я видел, когда ехал по городу — полно народу, и флаги все подняты. Мертвых Партридж похоронит, а выгоды своей не упустит.
На середине этой фразы дверь за девушкой с шумом закрылась.
Тетушка Бесси ушла в дом, но вскоре возвратилась с небольшой кожаной
— Очень ты похож на нашего отца, — сказала она и придвинула свое кресло поближе к внучатому племяннику.
Кэлхун нехотя поднял крышку шкатулки — при этом на колени ему посыпалась ржавая пыль — и вынул миниатюру с изображением прадеда. Ему демонстрировали эту реликвию всякий раз, как он приезжал. Старик — круглолицый, лысый, совершенно заурядного вида — сидел, уперев руки в набалдашник черной трости. Лицо его выражало наивность и решительность. «Отменный торгаш», — подумал Кэлхун и передернулся.
— Интересно, что сказал бы сей почтенный муж о сегодняшнем Партридже? — проговорил он с кривой усмешкой. — Застрелено шесть граждан, а праздник в разгаре.
— Отец был человеком передовым, — заметила тетушка Бесси. — Партридж не знал, пожалуй, столь дальновидного коммерсанта. Он мог оказаться среди тех видных людей, которые были убиты, или обуздал бы маньяка.
«Долго я этого не выдержу», — подумал Кэлхун. В газете были напечатаны фотографии Синглтона и его шести жертв. Привлекало внимание только лицо Синглтона, широкоскулое, но худое и сумрачное. Один глаз казался круглее другого, и в этом более круглом глазу Кэлхун прочел хладнокровие человека, который знает, что ему предстоят страдания, и готов выстрадать право быть самим собой. Сметливость и презрение притаились в другом глазу: но, в общем, это было измученное лицо человека, доведенного до безумия окружающим его безумием. На остальных шести лицах отпечатался тот же штамп, что и на физиономии его прадеда.
— С годами ты станешь еще больше похож на нашего батюшку, — предрекла тетушка Мэтти. — Вот и румянец у тебя такой же, да и выражение лица почти то же.
— Совершенно ничего общего, — сказал он холодно.
— Ну просто кровь с молоком, — захохотала тетушка Бесси. — Уже животик появляется. — И она ткнула его кулаком в живот. — Сколько годочков нашему малышу?
— Двадцать три, — пробурчал он, думая о том, что долго ведь так не может продолжаться, ну, немного помучают, да и отстанут.
— А девушка у тебя есть? — спросила тетушка Мэтти.
— Нет, — ответил он устало. — Надо полагать, — продолжал он о своем, — что Синглтона считают здесь просто сумасшедшим.
— Да, — сказала тетушка Бесси. — Со странностями. Он всегда не хотел жить по правилам. Он не такой, как все мы.
— О, это страшный порок, — заметил Кэлхун.
У самого Кэлхуна глаза, правда, не разные, зато лицо такое же широкое, как у Синглтона, а главное, между ними, несомненно, есть духовное сходство.
— Раз он ненормальный, то не отвечает за свои поступки, — заметила тетушка Бесси.
Глаза у Кэлхуна загорелись. Он подался вперед, пронзая старую даму прищуренным взглядом.
— А кто же тогда истинный виновник?
— У нашего батюшки к тридцати годам на голове был один пушок, как у новорожденного, — сказала она. — А ты бы лучше, пока не поздно, подыскал себе девушку. Ха, ха! Чем ты намерен сейчас заняться?
Он вынул из кармана трубку и кисет. Их ни о чем нельзя спрашивать всерьез. Обе они добропорядочные протестантки, но у них порочное воображение.