Гон спозаранку
Шрифт:
Что-то ты заливаешь, — сказал главарь и размахнулся, чтобы ударить Генри Маки в пах, но Маки вовремя увернулся. Остальные уже набросились на пикетчиков. Свалили Генри Маки на мостовую и долго колотили по голове. С Эдварда Ашера сорвали пальто, били по почкам и вообще. Говарду Эттлу сломали ребро, а парень по кличке Резак швырнул его об стену. Некоторые прохожие пытались вмешаться, но это не помогло. Все случилось в считанные минуты. Кругом валялись листовки и разодранные транспаранты. Позвали полицейского, но парни улизнули через здание Ассошиэйтед Пресс, и он вернулся ни с чем. Приехала «скорая
— Бессмысленное насилие, — сказал потом Эдвард Ашер. — Они не поняли, что…
— Напротив, — сказал Генри Маки, — они понимают все, и гораздо лучше многих.
На следующий вечер, в 20.00, как и говорилось в листовке, Генри Маки прочел свою лекцию в конференц-зале «Плеймор Лейнз». Народу было немного, но все слушали внимательно и с интересом. Голова у Генри Маки была забинтована. Он читал лекцию, которая называлась «Что делать?». Дикция у него великолепная, говорил он громко, отчетливо и очень красноречиво. Генри Маки считает, что красноречие — единственная наша надежда.
Уильям Мелвил Келли
КОННИ
Судорожно сжимая в руках сумочку, Конни Данфилд ждала своего брата Питера у театра на Восточной 84-й улице. Неделю назад она все ему рассказала, и за эту неделю Конни неожиданно обнаружила, что ей почти всегда удается сдержать слезы, если она что-то крепко сжимает в руках. Это могла быть расческа, монетка, скомканный клочок бумаги, яблоко, обрывок тесемки, коробок спичек — Конни, в сущности, было все равно, ибо за любой из этих предметов она способна была ухватиться с одинаковым отчаянием. Час назад Питер позвонил ей домой и попросил встретить его в городе. И вот он идет к ней со стороны Парк-авеню, высокий, нескладный, в распахнутой куртке, с хмурым лицом.
— Пошли, — промолвил он и взял ее за локоть. — У нас есть время выпить кофе. Тебя ждут не раньше, чем без четверти четыре.
И, не дожидаясь ее ответа, он потащил ее за собой. Найдя кафетерий, они вошли.
Она сидела напротив брата, сжимая в руках солонку и впившись взглядом в его лицо. Из двух ее братьев Питер был младшим. Чиг — он был на пять лет старше Конни — жил в Европе. Как ей не хватало его сейчас — лучше бы он этим занимался, чем Питер. Не потому, что она любила Чига больше. Просто он был мягче, добрее и все понимал. Питер, хотя он и исполнял сейчас то, о чем она просила, был из тех, кто, если ему сказать, что в коробке сорок спичек, обязательно пересчитает их, чтобы убедиться в этом.
Пнтер заговорил только тогда, когда кофе был подан и официантка удалилась.
— Предупреждаю, если скажешь кому-нибудь хоть слово, этот человек угодит за решетку. Поняла?
Конни понимала, что ей лучше промолчать, но не выдержала:
— А он… он знающий?
— Лучше нет. — Питер с шумом выпустил воздух из ноздрей. — Хоть ты и дуреха, но я совсем не хочу видеть тебя в гробу.
— Прости, Питер.
Словно не слыша ее извинений, он отхлебнул густочерного
— Он запросил немало — тысячу пятьсот.
Конни почувствовала, как все ее тело покрывается капельками пота.
— Но, Питер, где же мы…
Он угрюмо сжал челюсти.
— Я достал две тысячи, для тебя. Как видишь, учеба в привилегированном колледже на что-то все же пригодилась.
Это был камень в ее огород. Она отказалась от такого колледжа и уехала на Юг, чтобы учиться в обыкновенном негритянском колледже. У нее были на то свои причины. Она закончила с отличием одну из лучших частных школ Нью-Йорка. И все эти двенадцать лет она была единственной черной в классе. Когда пришло время выбирать, она твердо объявила родителям свое решение, — впервые ей больше, чем образования, захотелось нормальной жизни, общества и развлечений. Если она будет счастлива, заявила она, образование приложится. Питер не одобрял ее поступка. Кто знает, может, он был прав.
— Я взял эти деньги у однокурсника, — продолжал Питер. — Они ему не скоро понадобятся. Он тратит на пиво не меньше каждую неделю. Вернешь ему долг в ближайшие пятьдесят лет.
Они подождали еще немного, а потом направились сначала на Парк-авеню, а затем в северную часть города, где отыскали дом с длинным темным навесом над входом и с изящной табличкой. Белый швейцар внимательно оглядел их, но не остановил.
У самой двери в приемную врача Конни вдруг начала дрожать; она испугалась, что Питер заметит это.
В приемной было прохладно от кондиционеров. Две пациентки сидели, углубившись в чтение журналов. Изящно и со вкусом одетые дамы лишь мельком взглянули на Конни и Питера.
Подошла сестра в сером шерстяном костюме.
— Констанс Данфорд?
Конни лишь кивнула головой, боясь, что голос выдаст ее волнение. Сестра улыбнулась.
— Садитесь, пожалуйста. Я скажу доктору, что вы здесь. — У нее был отлично поставленный голос, как у английской актрисы. Высокие каблуки ее туфель утопали в толстом ворсе ковра.
Питер, наклонившись к Конни, шепнул:
— Слушай, я, пожалуй, пойду пройдусь. Буду здесь через полчаса.
Он встал. Конни так хотелось попросить его не оставлять ее одну, но она не решилась и только взглядом проводила его до дверей. Дрожь усилилась.
Вошла сестра и попросила Конни следовать за ней. Когда Конни поднялась, ноги совсем не хотели ее слушаться.
Доктор оказался крохотным, щуплым человечком с добрыми голубыми глазами, в темном, хорошо отутюженном костюме и при темном галстуке. Когда он поздоровался с ней, Конни порядком удивилась, ибо ожидала услышать тенор, а он заговорил таким густым басом, какого она еще не слышала.
— Итак, Констанс… Ведь вас, кажется, так зовут? — Он улыбнулся.
— Да, Конни.
Она произнесла свое имя заикаясь.
— Ваш брат сказал мне все. Вы боитесь, что беременны?
— Да, сэр, — промолвила она, и дрожь вдруг прошла. Теперь не только она и Питер, но совсем посторонние люди знают об этом.
С застывшим лицом Питер уже ждал ее в приемной. Не останавливаясь, Конни прошла прямо к выходу и услышала за спиной недовольное ворчание Питера.