Гончая. Гончая против Гончей
Шрифт:
Мои суждения не свидетельство счастливого детства. В детстве я мечтал о душевной красоте, меня восхищали фильмы о всепобеждающем добре, еще в Кюстендиле я был членом тимуровской дружины. Мы навещали старушек в нашем районе и надоедали им своей нерадивой, смехотворной помощью. Но вскоре я столкнулся с несовершенством жизни и смог убедиться, что все люди делятся не просто на хороших и плохих, а в первую очередь — на избранных и рядовых. У нас в классе учился один болван, с головой-шаром, он всегда получал пятерки, потому что его отец был школьным инспектором. Щедро наделенные физическими достоинствами, мои красивые однокашницы повыходили замуж в Софии, одна из них даже вышла в двадцать два года за профессора. А что же, спросите вы, стало с некрасивыми однокашницами?
В принципе человек — существо, одаренное вечной жаждой насаждать неравенство! В своей слепой агрессивности он посягает даже на природу и сеет там неравенство.
Я чувствую ваше желание прервать меня. Вы скажете, что есть люди, которые не имеют привилегий. Мне их по-настоящему жаль!.. Но жизнь так устроена, что каждый ищет для себя варианты или по крайней мере минимальную возможность, которая бы позволила ему утолить не только чувство голода, но и жажду познания. Один поддерживает легенду о своей исключительности, раздавая посты бездельникам, другой водит машину на краденом бензине, третий сколачивает себе состояние на скороспелых помидорах, четвертый может зачислить вашего сына в университет… Взять хотя бы вас, гражданин следователь. Если бы вам пришлось нарушить какое-нибудь незначительное правило дорожного движения, я бы сказал нарушеньице (ибо человек с вашим престижем и благородством навряд ли позволил бы себе вызывающий произвол), то неужто вы бы не показали сотрудникам ГАИ свое служебное удостоверение? Это не упрек, гражданин Евтимов; прошу вас, не поймите меня превратно. Я буду чувствовать себя неловко, если вы воспримете мои слова как попытку оправдать себя; хотя, если рассуждать здраво, я делал то же самое, что продолжают делать многие люди, облагодетельствованные свободой! Кто из нас действительно невиновен? Кто не использовал свое служебное положение, чтобы иметь уважение, власть или в крайнем случае свежую баранину? Мне трудно ответить, и я рассчитываю на вашу интеллигентность. Верно, есть разница в масштабах каждого преступления, но это дело характера, душевного склада. Свидетельством тому — классическая литература. По-моему, трагедия Раскольникова заключается в том, что он не созрел для величия, ибо он был морален. В принципе любое проявление величия (за исключением самопожертвования) безнравственно!
Кажется, я снова увлекся, мой кофе остыл, но удовольствие от встреч с вами ни с чем не сравнимо. Просто я хотел объяснить, почему я так безмерно одинок в камере, почему стал неинтересен самому себе, почему мне недостает воображения и душевных сил, чтобы разыграть партию в своей жизни, не оказывая предпочтения ни белым, ни черным фигурам, чтобы предаться приятным, сентиментальным воспоминаниям или оптимистичным мыслям о будущем. Я внутренне опустошен, гражданин Евтимов: раньше я был принц, а сейчас — нищий. Я облачен в жалкое тряпье, ибо в силу трагических обстоятельств потерял все свои привилегии! Человек без привилегий подобен зарытому и забытому кладу. А золото, не излучающее живительного сияния, напоминает бессмысленное, слепое Бессмертие.
И вот сегодня на меня снизошло просветление, я нашел спасительный выход из одиночества. Надеюсь, вы из милосердия позаботитесь обо мне, постараетесь ускорить дело и побыстрее препроводите меня в обычную тюрьму. Там я буду среди людей. И мне, думаю, удастся вернуть свое привилегированное положение. Вынужденное равенство заключенных окрыляет мою душу; это чудесно, что мы все будем ходить с остриженными головами, в обезличивающей тюремной одежде и все будем окружены несвободой. Чтобы в подобных условиях возвыситься, требуются особый душевный настрой, тонкая наблюдательность и смелость. Я предвкушаю возможность перебороть себя, блеснуть перед теми кретинами… Да, только суд и приговор меня спасут!
Вы меня почти не слушаете, гражданин Евтимов; может, вам нездоровится? Вы чем-то встревожены, я чувствую вашу грусть и смятение. Боль, будь она физическая или душевная, делает нас более терпимыми к безнравственности других; однако ваша терпимость смущает меня, не предрасполагает сейчас к размышлениям и самоанализу, а сковывает. Не думайте, что я так поглощен собой, что лишен способности замечать страдание ближнего. Как вы догадываетесь, я — гедонист, сторонник безрассудных наслаждений; вот почему мне приятно наблюдать терзания других. Других, но только не ваши, гражданин следователь! Вы сумели приблизить меня к себе, и я вам искренне сочувствую. Ваш пакетик с питьевой содой лежит во втором ящике письменного стола. Постоянное общение с мошенниками самых разных рангов и категорий приучило меня быть наблюдательным. Дать вам немного воды? Пожалуйста. Я счастлив, что мне удалось вам услужить.
Как ни странно, но я добрый и отзывчивый человек; я помог стольким людям…
Вы снова морщитесь, но именно ваше вежливое отвращение понуждает меня продолжить. Итак, что можно ожидать от человека, который занимает в обществе незавидное положение, но целиком зависит от вас? Ответ прост: он постарается отблагодарить вас сердечной признательностью и преданностью. Более того, безграничной преданностью, потому что в современном мире это дефицитный товар, который можно отыскать лишь в закромах человеческой души. Но человек — существо непостоянное; постепенно его сердечная признательность переходит в сожаление, а безграничная преданность — в ненависть. Коли однажды мы согласились попасть в зависимость от кого-то, то мы, естественно, будем пытаться уйти из-под нее. Но это иллюзия, гражданин Евтимов. Ненависть, как и любовь, — чувство, которое нас связывает, закрепощает, делает зависимыми от настроения и прихотей другого человека. Ненавидеть — значит быть несвободным; именно на это и были направлены мои благодеяния; я обращал чужую ненависть в обожание, а следовательно, и во власть!
Я вам расскажу простую, но поучительную историю. В нашем Объединении работал один кладовщик. Это был нелюдимый хромой человек (правая нога у него была короче левой), наделенный интеллектом попугая, но обладающий повадками ядовитой ехидны. Я тут же просек его и назначил начальником склада, а должность эта не маленькая. Его зарплата увеличилась вдвое, но самое главное — он превозмог свою посредственность, как будто я ему нашил погоны. От него зависела не только участь сотни бракованных гарнитуров, мое деяние одаривало его мнимой возможностью вершить человеческими судьбами. Он быстро избавился от нескольких работников, взял к себе двоюродного братца из Трояна, ввел такие свирепые порядки, что со склада стали исчезать целые гарнитуры, ибо, как вам известно, любое злоупотребление приводит к полной анархии. Этот идиот был мне предан как собака и ненавидел меня с тем первозданным естеством, которое присуще диким животным. Но, заметьте, чем сильнее становилась его ненависть ко мне, тем больше возрастало уважение. Он окончательно запутался в этом противоречии. Я внимательно наблюдал за ним взглядом медика. Я понял, что единственное, чего он смертельно боится, — это абстрактная возможность его нового повышения. Если бы я решил его приблизить к себе, то привел бы его к полному разладу с самим собой. Он был на грани своих возможностей. В роли начальника огромного скучного склада он чувствовал себя довольно удобно, но, если бы мне взбрело в голову сделать его плановиком, он бы моментально расползся… Можно мне воспользоваться вашей зажигалкой? Спасибо, эти сигареты все время гаснут. Повысили на них цену, заботясь якобы о здоровье людей; только почему, спрашивается, не позаботились об их качестве?
Так вот… Иванов не умел подмазываться; он был чурбан, а его комплименты казались по-идиотски возвышенными. Я же веселился, приглашая его на официальные приемы, иногда обедал с ним в столовой (и таким образом окружал его видимым вниманием) и даже пользовался его мелкими услугами, которыми многие мечтали мне отплатить. Однажды в присутствии генерального директора я намекнул, что склад для Иванова стал уже тесным. Он побледнел, уставился на меня тупо и сник. И знаете, что сделал этот болван? Взял и развелся! Его супруга действительно была некрасивой, приземистой и назойливой особой, но она буквально светилась в его обществе. Он ее наказал, чтобы отреагировать на свою беспомощность передо мной. Я полагаю, что в силу умственной ограниченности он избрал себе страдание как повод и средство для борьбы с возрастающим уважением к моей персоне.