Гонцы весны

Вернер Эльза

— Вам, верно, нездоровится, господин фон Эттерсберг? — спросил он. — Вы очень побледнели.

Освальд вынудил себя улыбнуться и провел рукой по лбу.

— Ах, пустяки!.. Это обычная головная боль; мучающая меня с самого утра. Самое лучшее для меня было бы вовсе не присутствовать на празднике.

— В таком случае вам не следовало, по крайней мере, танцевать, — заметил Рюстов. — Это только усиливает подобное страдание.

Губы молодого человека задрожали.

— Совершенно верно, мне не следовало танцевать. Это никогда больше не случится.

Его голос был такой подавленный и глухой,

что Рюстов серьезно забеспокоился и посоветовал ему выйти на террасу, где на свежем воздухе головная боль пройдет скорее. Освальд ухватился за это предложение.

Вечер протекал как обычно на таких праздниках очень шумно и весело. Эттерсберг сегодня подтвердил свою былую славу, так как графиня была, действительно, мастерицей устраивать подобные праздники. Уже глубокой ночью гости покинули замок, и кареты с грохотом стали развозить их по домам. Члены семьи также вскоре разошлись. Эдмунд проводил до коляски будущего тестя, который возвращался со своей родственницей в Бруннек, между тем как Гедвига, которая должна была еще несколько дней остаться у графини, пожелала ей спокойной ночи и поспешно ушла к себе в комнату.

Еще так недавно шумные залы замка опустели, хотя были полностью освещены. Здесь оставалась только одна графиня. Погруженная в мысли она стояла перед портретом своего мужа, подаренным им перед свадьбой и украшавшим теперь большой приемный зал. Из огромной золотой рамы на нее смотрело добродушное, приветливое лицо, но это было лицо старика, а женщина, стоявшая перед ним, еще и теперь не утратила былой красоты. Ее гордая, царственная фигура в богатом атласном платье, с драгоценными украшениями на руках и на шее еще и сегодня не смотрелась бы рядом со стариком, за которого ее выдали замуж больше четверти века тому назад! В контрасте этих двух образов таилась целая история жизни, а может быть, и страсти.

То же самое пришло теперь в голову и графине. Ее взгляд, устремленный на портрет, становился все мрачнее, и когда она отвернулась и пробежала глазами по длинному ряду комнат, поражавших своей пышностью, вокруг ее рта образовалась горькая складка. Блеск и пышность этой обстановки ясно определяли занятое графиней Эттерсберг положение в свете, где она долгие годы была единственной повелительницей. Быть может, эта горечь относилась к мысли, что время полного владычества уйдет безвозвратно, когда сюда вступит новая, более молодая хозяйка, а может быть, и к другим воспоминаниям. Случались же моменты, когда эта обычно гордая женщина, полная сознания своей силы, несмотря на блестящую роль, выпавшую на ее долю, не могла простить, что была принесена в жертву.

Голос только что возвратившегося Эдмунда вернул графиню к действительности.

— Папа Рюстов еще раз шлет тебе свой привет, — весело промолвил он. — Ты просто покорила его. Он буквально рассыпался в любезностях в твой адрес и целый вечер был неслыханно вежлив, так что я даже не узнал его.

— С ним легче сойтись, чем я думала, — возразила графиня. — Это несколько грубоватая, но открытая и энергичная натура, и его надо принимать таким, каков он есть. Зато твоя невеста праздновала свой триумф. Ты сделал прекрасный выбор.

— Да, Гедвига сегодня вечером была очаровательна. И среди присутствующих находилась лишь одна-единственная дама,

которая могла бы соперничать с ней, а именно ты, моя мать.

Графиня слегка улыбнулась. Она прекрасно знала, что была красивее и лучше девушек и женщин, бывших гораздо моложе ее, и не уступала по красоте даже своей будущей невестке. Но ее самодовольство исчезло перед более глубоким чувством, когда она спросила сына:

— Доволен ли ты теперь своей матерью?

Молодой граф страстно поцеловал протянутую руку матери.

— Ты спрашиваешь сегодня, когда исполняется каждое мое желание? Я знаю, что своим согласием ты принесла мне жертву, знаю, какую борьбу тебе придется выдержать из-за меня с дядей.

При упоминании имени брата графиня подавила свой вздох.

— Арман никогда не простит мне моей уступчивости. Может быть, он и прав. Моя обязанность, конечно, во что бы то ни стало блюсти традиции нашего дома, но вопреки всему я не могла устоять перед твоими просьбами. По крайней мере, я хотела видеть тебя счастливым.

Ее взгляд невольно скользнул по портрету мужа. Эдмунд поймал этот взгляд и понял смысл ее слов.

— Ты не была счастлива? — тихо спросил он.

— За всю мою супружескую жизнь у меня никогда не было повода к жалобе. Мой муж был постоянно добр и внимателен ко мне.

— Но он был стариком, — Эдмунд посмотрел на приятные и в то же время увядшие черты отца, — а ты была молода и прекрасна, как Гедвига, и, как она, имела такое же право требовать от жизни счастья. Бедная моя мамочка! — голос его задрожал от подавляемого волнения. — Лишь когда я сам стал таким счастливым, я понял, какой пустой, должно быть, была твоя жизнь рядом с отцом. Несмотря на свою доброту, он не мог дать тебе той любви, которая свойственна молодости. Правда, ты мужественно несла свой крест, но тем не менее это был жестокий жребий — вечно склоняться перед чувством долга и заставлять умолкать голос, зовущий к счастью и жизни…

Он замолчал, так как графиня быстрым движением вырвала у него свою руку и отвернулась от него и портрета.

— Оставь, Эдмунд! — резко оборвала она. — Ты мучаешь меня. Сын впервые позволил себе подобные рассуждения и никак не предполагал, что они могут оскорбить мать.

— Прости! — после небольшого молчания сказал он. — Ведь это не было упреком памяти моего отца. Конечно, не его вина, что рядом с ним тебе приходилось от многого отказываться.

— Я ни в чем себе не отказывала! — с рвением воскликнула графиня, — ни в чем! Ведь у меня был ты, мой Эдмунд. Ты был для меня всем, ты все заменил мне; с тех пор я не искала никакого другого счастья. Правда, — ее голос стал глуше, — я обладала этой любовью одна, а теперь должна разделить ее с другой, которая отныне будет занимать в твоем сердце первое место.

— Мама! — не то с мольбой, не то с упреком воскликнул Эдмунд. — Ты останешься для меня тем же, кем была всегда.

Графиня медленно покачала головой.

— Я ведь уже давно знала, что придет время, когда мать должна будет уступить место невесте; это время пришло, и она явилась. Как я ни готовилась к этому, для меня это тяжко, так тяжко, что иной раз я серьезно подумываю о том, чтобы после твоей свадьбы покинуть Эттерсберг и переселиться в Шенфельд, мое вдовье имение.