Гонцы весны
Шрифт:
— Ты хочешь изнежить меня? Я люблю именно такую погоду.
— С каких это пор? Раньше ты всегда любил солнце. Лицо Эдмунда слегка нахмурилось.
— Это было раньше! — кратко ответил он. — Теперь все иначе.
С этими словами он подошел к матери и поцеловал ее руку. Теперь он не обнимал мать как раньше и как будто случайно не сел в кресло, стоявшее между дамами, а опустился на стул по другую сторону невесты. Его движения были какие-то беспокойные и торопливые, эта же торопливость и неуравновешенность чувствовалась в его голосе и
— Гедвига уже беспокоилась по поводу твоего продолжительного отсутствия, — заметила графиня.
— Беспокоилась? — повторил Эдмунд. — Что тебе вздумалось, Гедвига? Неужели ты боялась, что в такую погоду меня может занести снегом?
— Нет, я боялась только твоей бешеной скачки в такую погоду. С некоторых пор ты стал удивительно неосторожен.
— Перестань! Ты сама — страстная наездница и во время наших прогулок никогда ничего не боялась.
— Сопровождая меня, ты обычно бываешь осторожнее, один же пускаешься в такую безумную скачку, что даже смотреть страшно. Это же действительно опасно!
— Опасно! Мне не страшна никакая опасность, можешь быть в этом уверена.
Эти слова не были наполнены тем веселым, беспечным задором, как это было раньше; теперь же в них слышался как бы вызов судьбе.
Графиня медленно подняла глаза и тяжелым, мрачным взглядом посмотрела на сына, но тот, казалось, не заметил этого и продолжал еще более легкомысленным тоном:
— Завтра, надеюсь, погода для нашей охоты будет благоприятнее. Я жду нескольких человек, которые приедут, вероятно, уже сегодня после обеда.
— Ты только третьего дня собирал всех на охоту в Эттерсберг, — сказала Гедвига, — а послезавтра то же самое нам предстоит в Бруннеке.
— Неужели ты недовольна, что я пригласил гостей? — пошутил Эдмунд. — Впрочем, да!.. Ведь мне надо было сначала взять высокомилостивое разрешение дам, и я чрезвычайно огорчен, что упустил это из виду.
— Гедвига права, — заметила графиня. — Ты слишком полагаешься на наши силы. Вот уже несколько недель у нас постоянно или гости, или выезды. Я буду очень рада, когда поселюсь в своем тихом Шенфельде, предоставив вам одним вести веселую светскую жизнь.
Два месяца тому назад упоминание о предстоящей разлуке вызвало бы со стороны Эдмунда страстные мольбы, так как он всегда утверждал, что не может жить без матери, сегодня же он молчал.
— Боже мой, ведь гостей вы видите только за столом! — воскликнул он, как будто не расслышав последней фразы матери. — Целый день эти господа проводят в лесу.
— И ты с ними, — докончила Гедвига. — Мы хоть завтра надеялись провести день вместе с тобой.
Эдмунд громко расхохотался.
— Как это лестно для меня! Гедвига, вот ты, действительно, изменила свой характер. До сих пор я не замечал в тебе этой романтической склонности к одиночеству. Может быть, ты стала мизантропкой?
— Нет, я только устала. — Это было сказано тоном, действительно,
— Как можно говорить об усталости в восемнадцать лет, когда речь идет об удовольствиях! — насмешливо заметил Эдмунд и начал нежно, как бывало раньше, поддразнивать невесту.
Это был настоящий водопад шуток и острот, но ему недоставало прежней непринужденности, в которой граф был удивительно обаятелен. Гедвига не ошиблась — в его веселости было что-то дикое, лихорадочное. Его шутки часто превращались в насмешку, задор — в сарказм. При этом смех звучал так громко и резко, а глаза блестели таким огнем, что было больно смотреть и слушать его.
Старик Эбергард, остановившись на пороге, доложил, что нарочный, которого хотели послать в Бруннек, ждет приказаний; барышня хотела отправить с ним какое-то поручение господину советнику. Гедвига поднялась с места и вышла из комнаты. Почти следом за ней встал и Эдмунд, тоже намереваясь уйти, но графиня окликнула его:
— Ты также хочешь что-то передать нарочному?
— Да, мама. Я хотел сказать, чтобы он предупредил о нашем непременном участии в охоте послезавтра.
— Это уже известно в Бруннеке, и, кроме того, то же самое писала Гедвига. Поэтому не к чему повторять одно и то же.
— Как прикажешь, мама!
Молодой граф нерешительно закрыл дверь и, казалось, не знал, вернуться ли на прежнее место или нет.
— Я не приказываю, — ответила графиня. — Я только думаю, что Гедвига вернется через пять минут, и поэтому тебе нечего искать причины, чтобы не оставаться со мной наедине.
— Я? — вздрогнул Эдмунд. — Я никогда…
Он замолчал, не докончив фразы, так как снова встретился с печальным, полным упрека взглядом матери.
— Ты никогда не говорил этого, — заметила графиня, — но я вижу и чувствую, как ты избегаешь меня. Я и теперь не задержала бы тебя, если бы не должна была обратиться к тебе с просьбой. Брось, пожалуйста, эту дикую погоню за развлечениями, эти продолжительные безумные скачки верхом! Ты изводишь себя. О своем страхе за тебя я уже не говорю, ты давно не обращаешь на это никакого внимания, но своей деланной веселостью тебе не удастся долго вводить в заблуждение и твою невесту. Только что, во время твоего отсутствия, я вынуждена была выслушать, как она боится за тебя.
Она говорила тихо; ее голос звучал утомленно и глухо, и тем не менее в нем слышалось скрытое страдание. Эдмунд медленно подошел ближе и остановился у стола против матери.
— Со мной ничего не случится! — ответил он, не поднимая глаз. — Вы совершенно напрасно беспокоитесь обо мне.
Графиня промолчала, но ее губы сейчас дрожали так же нервно, как и раньше, когда она видела беспокойство Гедвиги, и это говорило о том, что ее по-прежнему тревожит беспечность сына.
— Наша жизнь вообще полна беспокойств и волнений, — продолжал Эдмунд. — Будет лучше только тогда, когда Гедвига навсегда переселится в Эттерсберг.