Гонимые
Шрифт:
– Татары – мои кровные враги. Они погубили моего отца, и я не успокою свою душу, пока не отомщу. Так велит голос крови. А что будете искать вы в татарских куренях?
Широкоскулое лицо Хулдара расплылось в простодушно-лукавой улыбке.
– У них большие стада и богатые юрты. У нас скота мало и юрты дырявы.
Но кони быстры и мечи остры.
– Достойный Мунлик, я не слышу твоего мудрого слова.
Потеребив бороду, Мунлик осторожно проговорил:
– Разумно ли помогать Алтан-хану китайскому, врагу еще более коварному,
– Уж не помочь ли бедным татарам? – насмешливо спросил Боорчу.
Мунлик с неодобрением посмотрел на него.
– Алтан-хан руками татарских нойонов душил нас. Теперь хочет нашими руками утихомирить татар. Потом мы станем ему не угодны – в чьи руки вложит карающий меч?
Незадолго перед этим у Тэмуджина был нелегкий разговор с родичами.
Они не хотят воевать с татарами. Говорят: в последние годы татарские нойоны никого не трогали, если их расшевелить, бед не оберешься. Воины Алтан-хана уйдут, Тогорил уйдет, а им уходить некуда, надо жить у татар под боком. Верны рассуждения родичей, верны опасения Мунлика. Но он видит еще и другое. Его страшит как раз миролюбие татар. Если они поладят с тайчиутами и меркитами, – а так оно и будет, – его крохотное ханство треснет, как яйцо жаворонка под копытом. Но что родичам ханство! Что голос крови, взывающий о мести!
– Достойный Мунлик, твои слова смутили мои ум, но не убедили.
Алтан-хан душил нас руками татар – правильно. Однако не он нашими, а мы его руками стиснем татарские глотки. Дважды такого случая в жизни не бывает, и мы воспользуемся им. Пусть Алтан-хан думает, что мы ничего не понимаем… Будь тут твой сын Теб-тэнгри, он бы одобрил мои думы.
– А разве я не одобряю? Я только хочу, чтобы ты все хорошо понял.
Ошибешься – погибнешь, как твой отец или хан Амбахай. Будь осторожен, будто лошадь, идущая по весеннему льду.
– Я буду осторожен. А сейчас идемте к моей матери, она будет рада видеть тебя, достойный Мунлик, и вас, отважные багатуры.
С этого дня начались приготовления к походу. Нойоны-родичи с ним не спорили, но чем ближе становилось время выступления, тем сильнее он ощущал их скрытое противодействие. Они не хотели выставлять всех воинов, сажали их на негодных коней, давали пустые колчаны.
– Чем же они будут воевать? – спросил он у Сача-беки.
– А я не знаю. Война твоя, ты должен и знать, – ухмыльнулся Сача-беки.
Внутри у Тэмуджина все клокотало от бешенства, но он вынужден был сдерживаться – не время ссориться. Он разослал по куреням братьев Боорчу, Джэлмэ, Чаурхан-Субэдэя, каждого подкрепив полусотней нукеров, повелев, где хитростью, где острасткой, снарядить воинов. Они подбирали коней, разыскивали припрятанное оружие, заставляли отлаживать седловку.
Сам Тэмуджин почти не слезал с коня, скакал от куреня к куреню, подбадривал своих друзей, терпеливо разбирал споры. И всюду таскал за собой Джарчи с Хулдаром, как живой укор своим родичам.
Ему стало
Накануне дня выступления во главе своих воинов пришли Алтан, Хучар, Даритай-отчигин. Позднее должны были подойти Сача-беки, Тайчу и Бури-Бухэ.
В этот вечер он рано лег спать. С рассветом нужно было выступать. Его разбудили под утро. У порога юрты со светильником в руках стоял Боорчу, рядом с ним, совершенно нагой, Джэлмэ. Борте, глянув на него, прыснула и стыдливо прикрыла глаза одеялом.
– Хан Тэмуджин, на меня и мою полусотню напали люди Сача-беки. Десять человек убили, у остальных отобрали коней и одежду.
Тэмуджин медленно поднялся. Ему вдруг нечем стало дышать. Потер рукой горло, прохрипел:
– Поднять всех! Догнать! Изрубить!
Боорчу взял его халат, кинул на плечи Джэлмэ.
– Прикройся. Хан Тэмуджин, Сача-беки ушел далеко…
– Ты слышал, что я сказал!
– Нас ждет хан Тогорил. А мы будем гоняться за Сача-беки. Хан уйдет, подумав: обманщики.
– Хан Тэмуджин, мы шли сюда целый день и половину ночи. Сача-беки не сидел на месте в это время… – Джэлмэ поправил халат, из-под него виднелись голые ноги, исцарапанные колючками, в кровь разбитые о камни.
– Молчи! – Тэмуджин стиснул кулак, готовый ударить его в лицо. Он уже понимал, что гнаться за Сача-беки сейчас никак нельзя, и всю свою ярость обратил на Джэлмэ:
– Проспал! Наверное, пил вино и шнырял по юртам молодых вдов.
– Я не пил вина и не шнырял по юртам! – Голос Джэлмэ задрожал от обиды. – Что я мог сделать с полусотней?
– Вы ничего не можете, не умеете! Уходите!
Джэлмэ сбросил с плеч халат, пнул его босой ногой и вышел из юрты.
Боорчу поставил светильник к очагу, осуждающе покачал головой и тоже вышел. Борте села в постели, прикрывая голые груди углом одеяла.
– Ну что ты делаешь, Тэмуджин! Из повозки выпрягается вол, а бьешь верховую лошадь.
– Молчи и ты! Мне не нужны советчики!
– Тебе не нужны советчики. Тебе не нужны нукеры. Ты снова останешься один! – Борте легла, отвернулась к стене.
Он поднял халат, брошенный Джэлмэ, оделся и вышел из юрты. В курене было тихо. Полная луна висела низко над серебристой степью. Край неба в татарской стороне подрумянила заря. Караульные, увидев его, качнули копья, замерли. Он молча прошел мимо, сутулясь больше обычного.
В неплотно прикрытый дверной полог юрты Джэлмэ пробивалась узкая, как лезвие меча, полоска света. Он, поколебавшись, переступил порог. Джэлмэ был уже одет. Макая клочок шерсти в молочную сыворотку, протирал ссадины на ногах. Здесь же были его брат Чаурхан-Субэдэй и Боорчу. Они о чем-то говорили, но едва он вошел, умолкли. Криво усмехнулся.
– Судите-рядите, какой я нехороший?
– Какой бы ни был, ты – хан. А кто мы? – Джэлмэ бросил мокрый клочок шерсти, стал обуваться, морщась от боли.