Гонимые
Шрифт:
Настороженным умом Тэмуджин уловил в этой любезной речи два острых укола. Один был направлен и против него, и против Тогорила – их не называли ханами, другой против него одного – титул Тогорилу жалован от имени императора, а ему от имени этого старикашки. Наверное, и разница в титулах великая. На всякий случай спросил у переводчика, что означают эти титулы.
– Ван – это князь, правитель, джаутхури – нойон, военачальник против бунтовщиков.
– Скажи им: мы – ханы!
Выслушав переводчика, чэнсян и сановник снисходительно
Сановник начал что-то говорить, и его улыбка становилась надменной, холодной, щеки пухлого лица отвердели.
– Он говорит, – начал переводчик неуверенно, будто затрудняясь в подборе слов, – что как на небе светит одно солнце, давая тепло всему живому, так и на земле священная особа хуанди своим благодеянием озаряет пути идущих. Без солнечного света не вырастет и травинка, без соизволения императора никто на земле не может стать выше других.
«Жирный дурак!» – подумал Тэмуджин и, пренебрегая предостерегающим знаком хана Тогорила, сказал:
– Передай ему: травы растут и в тени, люди живут и без милостей вашего небесного хуанди!
Переводчик поклонился ему, и он услышал его тихий голос:
– Говори спокойнее…
Опешив от удивления, Тэмуджин замолчал. Этого человека он где-то видел. Он его знает. Но этого не может быть! А откуда человек знает его, Тэмуджина? И что ему за дело до того, как он говорит? Или эта еще одна китайская хитрость, что-то вроде повозки, указывающей на юг?
А переводчик невозмутимо передавал его слова. Они, против ожидания, не рассердили чэнсяна и сановника, скорее развеселили. Переводчик повернулся к нему.
– Они рады, что ты горячо ненавидишь татар. Они даже не против того, что ты сам оцениваешь свои заслуги перед императором много выше, чем их оценили другие. По прибытии в столицу они доложат императору о твоих подвигах, и он пожалует тебе более высокий титул.
Тэмуджин ничего не понимал. Какая ненависть? Какие заслуги? В глазах переводчика была невысказанная просьба. Какая? Чего он хочет?
– Ты перевел мои слова?
– Я сказал что нужно…
– Тэмуджин, не затевай ссоры, ты не дома, – уже сердито предостерег Тогорил.
– Разговаривай с ними сам, хан-отец. Я не могу.
Хан Тогорил начал плести затейливую речь, пышную, как юрол, настолько пышную, что невозможно было понять смысла нахлестнутых друг на друга сравнений и сладкозвучных слов. Но Тэмуджин и не пытался понять.
Верблюжьей колючкой засело в нем: где видел переводчика? О чем просит взгляд таких знакомых глаз? И вдруг вспомнил – Хоахчин! Такие же глаза у Хоахчин. Так это же Хо! Конечно, это он! Не чудо ли!
Теперь он вовсе не знал, как вести себя. Рыхлолицый уже и так что-то, кажется, заметил, с ухмылкой посматривает то на него, то на переводчика.
Из шкатулки, отделанной перламутровыми пластинками, чэнсян достал лист бумаги.
– Здесь написана, что вы, дети императора, и впредь будете верно служить ему, оберегать
Тэмуджин потрогал лист рукой, он слабо захрустел под пальцами. По нему крестиками птичьих следов бежали непонятные знаки. Смешные люди эти китайцы! Гордые мужчины клянутся собственной кровью, а они – бумагой с черными дорожками забавных крестиков. Или и тут какая-то хитрость?
Хо с поклоном подал хану Тогорилу тушь и кисточку.
– Поставь свой знак.
Хан был смущен. Поводив пальцами по строкам, он выбрал самый простой знак и начал перерисовывать его внизу. Пользуясь этим, Тэмуджин шепнул склонившемуся Хо:
– Я узнал тебя.
– Дай об этом знать моим господам. – И громче. – Ты тоже должен подписать бумагу.
– Скажи им: я этого делать не стану. Я чту хана Тогорила, как своего отца, и не смею ставить свой знак рядом с ним. Его знак – это и мой знак.
И я слишком маленький человек, чтобы показывать всевидящим очам сына неба след, оставленный на бумаге моей ничтожной рукой.
Тогорил покосился на него:
– Боишься?
– Боюсь, хан-отец. Полагаюсь на тебя, на твою мудрость. Сделай так, чтобы я не чертил этой кисточкой.
– Ох, и лукав ты! Ну да ладно.
Ссылаясь на степные обычаи, хан Тогорил сумел убедить, чэнсяна и сановника, что подпись Тэмуджина рядом с его подписью стоять не может. Они согласились – с досадой и неохотой.
– Спасибо, хан-отец, ты взял на себя мою половину груза. Разве я когда-нибудь забуду это!
– Поговорим позднее…
– Хорошо. Хан-отец, посмотри на этого переводчика. Вспомни слугу-китайчонка, который был у моего отца.
– Не помню.
– Но это он. Мы узнали друг друга.
Они переговаривались вполголоса. Так же вполголоса Хо что-то переводил сановнику.
– Сказать им о тебе? – спросил Тэмуджин у Хо.
– Скажи.
– Переведи: когда я был маленьким ребенком и плохо держался на ногах, падал, мой расшибленный нос и мои слезы вытирал добрый мальчик. Это ты, Хо. Твоя сестра Хоахчин жива и здорова и часто вспоминает тебя. Можешь говорить им иначе. Как будет для тебя лучше, так и говори.
Чэнсян и сановник умело изобразили на лицах удивление. Потом сановник жестко сказал:
– Его сестра – подданная императора. Зачем ты держишь ее у себя? Без особого на то позволения этого делать никак нельзя.
– Передай ему, что Хоахчин я не держу. Но разве женщина может проделать одна далекий и опасный путь на свою родину?
– Сердце нашего императора скорбит о каждом подданном. Его сестра должна обрести радость свидания с землей предков. Он поедет с тобой, затем вместе с сестрой переправишь его к вану Тогорилу. Ты, ван, доставишь до кочевий онгутов. А от них до срединной столицы они доберутся сами.