ГОНИТВА
Шрифт:
Скрипнула дверь, а за нею половицы. Алесь сел в постели, прислушался. Позвал:
– Панна Юля, вы?
Потянулся зажечь свечу. Спички не загорались, а потом серебряный коробок вообще нырнул под кровать. Ругая достижения прогресса, делающие жизнь тяжелее, Алесь потянулся за ними. Свечу зажгли за него. Из неудобной позы, свесившись с постели, князь наблюдал за расположившимся в кресле незнакомым мужчиной. Было тому по виду около сорока, держался он гордо, расправив широкие плечи. Его лицо можно было бы назвать лошадиным, если бы не выражение достоинства и не янтарные, с твердым прищуром глаза.
– Уже успели соблазнить мою младшую
Александр принял более удобное положение, откинул с лица кисточку ночного колпака и хмуро поинтересовался:
– А кто вы такой?
Он бы говорил куда более резко, но, как любой лейтвин, разглядел над бровями незваного гостя сверкающие звезды гонца.
– Я Гивойтос. Может, пан Ведрич изволит помочь мне вернуть назад навку, которую так неосмотрительно вызвал на свет?
– Не может быть, – отмахнулся Ведрич. – Обряд не был довершен. Отвернитесь, я оденусь.
– Я был там вчера утром. И днем тоже. Могила пуста. Может быть, пан изволит объяснить, что там произошло?
– Я… совершил глупость. Дал ей серебряный кубок.
Гонец вскочил. Кресло опрокинулось.
– Где вы брали кровь? Скорее!
Алесь удивленно повернулся:
– Да что такое?
– "Бешеная навка!"
Они летели сломя голову, не жалея ни себя, ни скакунов. Над всадниками вились дымно-рыжие хвосты походен. Лишь на опушке Крейвенской пущи Алесь резко натянул поводья:
– Кони ноги поломают.
Гивойтос привязал поводья к лещине:
– Ладно, ведите.
И хотя торопился, часто останавливался по дороге, втягивал в себя воздух, корично пахнущий сухой листвой.
На поляне они остановились. Рядом с их неровным дыханием стали слышны шелест ветра в кронах и щебет протекающего за полянкой ручья.
– Она была здесь? – спросил князь шепотом.
– Была. Недавно.
Алесь грохнул кулаком в двери землянки:
– Улька!
Тишина.
Гивойтос обходил землянку, наклоняясь, ища одному ему видимые и понятные следы. Алесь безучастно следил за ним, прислонясь к скользкой ото мха стене. И тут же отдернулся. Внутрь заходить смысла не было.
Голос ветра. Ручей. Тишина. И рождающийся где-то на пределе слуха волчий вой.
– Скорее!!
Гивойтос поднял спорое бревнышко, потащил к ручью. Алесь, не понимая, зачем это – ручеек узенький, курица переступит, лапы не замочив, – подхватил другой конец.
– Уходите.
– Куда?
– Домой. Встретите гонца – скажете, что здесь было.
– Я останусь.
Нестерпимо было чувствовать презрение. Но Гивойтос только молча указал Алесю на другой бережок, на кусты лозы. Алесь притаился там, провалившись в мягкую грязь. Гивойтос затушил в воде походни. И долго не происходило ничего. Только этот вой. И медленно, почти неощутимо становилось светлее. Стали видны неохватные стволы, путаница ветвей, редкие звезды между ними. Не светало, было лишь чуть за полночь. Просто восходила луна. Сперва красноватая, она делалась серебристо-голубой и холодной, стали отчетливы тени. А Гивойтос ничего не делал, сидел на кладке, только достал и расстелил салфетку, поставил на нее бутыль и две чарки, положил напластованный хлеб.
Навка появилась внезапно. От нее не тянуло ни плесенью, ни гнилью, ни могильным холодом – наоборот,
– Пропусти, – сказала навка.
Алесь вдруг понял, что она не прежняя глупая навка, что она теперь что-то большее.
Гивойтос спокойно откупорил бутылку, налил одну чарку полную, а другую на донышко и протянул ее навке. Та отдернула плюсны.
Гивойтос покачал чарку в лунном свете:
– Не бойся, это стекло.
Она приняла. Плыл над поляной летний сенной запах. Острый, свежий. Нудно, как зубная боль, ныли волки. Алесь знал, что они совсем рядом, но не торопятся выйти. Пока.
– Не обманешь меня. Что это?
– Выпьем. За помин души.
– Чьей?
– Северины.
– Не помню.
Мир натянулся струной, нитью. Поперек горла. Ведричу вдруг захотелось, чтобы все завершилось: хоть так, хоть этак, только сразу. Только бы не длилось это противостояние.
– Я не хочу назад!
– Даю тебе слово Ужиного Короля, что не причиню тебе вреда.
Навка усмехнулась:
– Тогда пусть он выйдет. Я знаю, что он там. Эй ты, гробокопатель, выходи.
Алесь шагнул вперед.
– Стой!
Он остановился по колено в воде.
– Пусть выпьет с нами.
– Он умрет, – сказал Гивойтос.
– Для тебя же лучше. Что это? – она показала на чарку.
– То, что пьет человек, чтобы стать гонцом.
Навка резко шагнула вперед, упершись Гивойтосу в грудь, вино потекло, расплескивая запах травы и лунное сияние. Плоть мертвая соприкоснулась с живой. Волки заскулили. Гивойтос рванул с ее шеи и отбросил ружанец:
– Твое здоровье, Хозяйка Зимы.
Отпил:
– Ну! Или ты боишься?
Она выпила залпом.
Волки взвыли и бросились.
– Ломай дверь! Скорее!
И они трое упали в землянку прямо под ноги умирающей от страха Ульрике.
Лейтава, Вильно, 1831, февраль
Торжественно падал снег, валился крупными влажными хлопьями, устилая землю, стеклянисто шуршащие ветки тополей, покатые крыши, белыми шапками венчал головы великих в арках университетского дворика и ступени Светоянского костела, из открытых дверей тянулся хорал и волнительный запах ладана и растопленного воска. Крепкий хорошо одетый мужчина твердым шагом поднялся туда, отряхнул снег с крытого ршанским сукном полушубка, с лаковых сапог и вошел в волшебное тепло. Нежданная седина снега растаяла в густых волосах, превратившись в радужные капли. Гость постоял, слушая, в притворе, полюбовался на высокие витражи и шагнул в боковую дверь. Извилистые низкие коридоры университета были пусты и пахли казенно, кербер-привратник [28] хмуро двинулся навстречу:
28
Кербер – чудовищный пес, в переносном значении – неусыпный и злобный страж