Гонка за счастьем
Шрифт:
Если это говорила ее собственная мать, жалостливая и терпимая к человеческим слабостям, никогда не пытавшаяся критиковать и одергивать, всегда готовая понять, помочь, накормить и утешить, то что же говорили другие, вся эта пишущая и окололитературная братия, выскочки и неудачники, — можно было себе представить…
Новость быстро распространилась. На высоком официальном уровне все было спокойно. В глазах непосредственного начальства и знакомых мужчин читалось недоумение и осуждение. Реакция женской половины была более сложной — от открытого неприятия, злобного шипения в спину и прямого презрения в глазах до плохо
«Она разбила жизнь мужу, бросила ребенка…»; «Ходила с брезгливо поджатыми губками, святоша лицемерная, осуждая всех и вся, а сама-то — какова…»; «А этого юнца она попросту развратила… говорят, она знает всякие штучки, специальные приемчики и способна совратить любого…»
Начались хулиганские выходки — среди ночи их не раз будили телефонные звонки, и когда она брала трубку, ей или говорили гадости явно измененными голосами, или начинали глубоко и часто дышать, с периодическими воплями, имитируя постельные звуки. Иногда, помолчав, бросали трубку, чтобы не давать покоя… Издерганная этими ночными звонками, она наконец догадалась выключать телефон на ночь.
По почте пришло несколько писем, содержащих обвинительно-оскорбительные цидулки. Трудно было понять, кто и зачем развлекается подобным образом, но продолжалось это почти все лето.
Их временное пристанище стало для нее островком покоя и радости, оазисом, в который она мчалась, не чуя под собой ног. В нем было ее забвение от тяжелой реальности, в нем же она набиралась сил, чтобы противостоять всему остальному миру, который оказался не только недобрым и осуждающим, но порою даже враждебным.
Нужно было как-то продержаться, распределить силы, чтобы научиться жить между двумя крайностями — счастьем и ожиданием расплаты за него… Что же будет? Неужели через месяц все закончится? И как?
Куда-то исчезли трезвость, уверенность в себе, уступив место безотчетному страху. Неизвестность будущего угнетала настолько, что пропали сон и аппетит, но она продолжала жить в заведенном ритме, понимая, что покуда придется терпеть — ничего ни вернуть, ни переиграть она не может и не хочет, а значит, нужно сохранить достигнутое в новой жизни и как-то — как? — вернуть сына.
Жить надеждой на лучшие времена оказалось непросто… Она организовывала свою дневную жизнь по минутам — редакторская работа, перевод книги, деловые встречи и звонки, общение с авторами и разными нужными людьми, магазины, продукты и, разумеется, приготовление еды и создание домашнего уюта…
Ее ночная жизнь распределялась между восторгами любви и последующей изнуряющей бессонницей, когда не оставляли мысли о том, что это — временное счастье, и ей хотелось продлить эту безоблачную семейную идиллию, поэтому она не рассказывала ему о сложностях с семьей, ограничившись общей фразой — проблемы еще есть, но постепенно все утрясется и встанет на свои места.
Она поняла, что раздваивается, увязая в своих поисках выхода. Но, щадя Сергея, не считала себя вправе обрушивать их на него, и какая-то часть ее души была в таких глубоких ранах, что, когда они начинали нестерпимо болеть, а случалось это почему-то под утро, когда он мирно спал, она начинала беззвучно
Этот комплекс вины, а главное — неопределенность и страх изматывали, жгли изнутри, но они же были и главной опорой ее бойцовского духа, когда, встав утром, она говорила себе:
«Ты по своей воле уже сожгла и разрушила все, что могла, и от этой воли зависит теперь, что ты там настроишь дальше. У тебя нет времени на самокопание, никто не должен знать об этих стонах, о твоих черных дырах… Назад дороги нет».
И, загнав поглубже испепеляющее душу смятение в свою больную память, она наскоро занималась зарядкой, принимала контрастный душ, готовила какой-нибудь роскошный завтрак, будила Сергея — начинался новый день, в котором постепенно растворялись остатки ее ночных кошмаров…
В начале августа Сергей засобирался в Ростов, на день рождения матери. Одновременно это была неплохая возможность заработать — там он был московской знаменитостью. Годом раньше он уже показал, как из случайно сколоченных на лето музыкантов можно создать вполне слаженный оркестр, и теперь предложения сыпались со всех сторон. Да он ни от чего и не отказывался — ни от концертов, ни от ресторанов, ни от танцплощадок. Он улетел, пообещав вечером позвонить.
Оставшись одна, она почувствовала полное опустошение, словно он забрал с собой все ее жизненные силы. Стоило бы сразу взять такси и прямо из аэропорта поехать к родителям, чтобы закончить это никому не нужное противостояние. Они не щадят ее, нечего щадить и их, пусть услышат правду… нужно просто все назвать своими именами, чтобы они, наконец, поняли, что она никогда не любила Андрея, их брак — ошибка, компромисс, осознанная необходимость, издержки военного времени, случайность — все что угодно, но не любовь…
А может, лучше сначала попытаться еще раз поговорить с Андреем, ведь сейчас все зависит только от него…
Доехав до поворота и почувствовав себя совершенно разбитой, она сказала шоферу, что передумала ехать на Смоленку, и попросила покороче довезти ее до Кутузовского. Для начала нужно просто выспаться, прийти в себя, сегодня она уже ни на что не способна, да и Сергей должен позвонить часа через два… Итак, у нее нет выхода, придется решиться именно завтра еще раз встретиться с Андреем.
Немного передохнув, она позвонила ему и попросила о встрече. По голосу чувствовалось, что он был рад звонку, хотя она могла и ошибаться — ее смутило это простое слово «дома». Он так и сказал:
— Завтра после шести жду тебя дома…
Дома… Она на минуту представила себе его объятие и содрогнулась от ужаса, отвращения и неприязни к нему…
Что же делать?.. Ситуация неразрешима, безвыходна, и она — одна против всех, точнее, все — против нее. Господи, помоги, сделай что-нибудь… и, если не можешь вразумить его, сделай так, чтобы его не было… совсем…