Гонка

Касслер Клайв

— Вы говорите о Джозефине Джозефс Фрост?

— Мы не станем использовать фамилию ее мужа, — отрезал Уайтвей. — По причине, которая потрясет вас до глубины души.

— Джозефина Джозефс Фрост? — переспросил Ван Дорн. — Молодая женщина, по чьему самолету на севере штата Нью-Йорк стрелял ее супруг?

— Откуда вы знаете? — ощетинился Уайтвей. — Я не пропустил это в газеты.

— По роду нашей деятельности, — спокойно ответил Ван Дорн, — мы обычно узнаем все раньше вас.

Белл спросил:

— А

почему вы не пустили это в газеты?

— Потому что мои журналисты, чтобы повысить интерес к гонке, пишут о Джозефине. Мои газеты печатают заказанную мной песню — называется «Приходи, Джозефина, в мою летающую машину». Портрет Джозефс печатают на нотах, на цилиндрах Эдисона, на крышках пианино, в журналах и на плакатах, чтобы подогреть интерес к исходу гонки.

— Мне казалось, люди и так заинтересованы.

— Если не заводить публику, ей становится скучно, — с презрением ответил Уайтвей. — Лучше всего было бы, если бы половина участников-мужчин разбилась еще до Чикаго.

Белл и Ван Дорн снова переглянулись, и Ван Дорн неодобрительно сказал:

— Вероятно, это ваше заявление не подлежит огласке.

— Естественное прореживание поля приведет к тому, что только лучшие летчики смогут соревноваться с отважной Джозефиной! — и не думая извиняться воскликнул Уайтвей. — Читатели газет — за слабейшего. Идемте! Сами увидите, о чем я говорю.

В сопровождении все увеличивающейся свиты из редакторов, журналистов, юристов и клерков Престон Уайтвей вместе с детективами спустился на два этажа, в отдел оформления — просторный зал окнами на север, заполненный художниками, согнувшимися над досками с рисунками; здесь иллюстрировали события дня.

Белл насчитал более двадцати человек, шедших за издателем; некоторые были с карандашами и ручками в руках, и у всех в глазах паника. Художники пригнули головы и стали рисовать быстрее. Уайтвей щелкнул пальцами. К нему подбежали двое с макетом музыкального раздела.

— Что у вас?

Они показали рисунок: девушка в самолете над полем, на котором пасутся коровы.

— Летунья с фермы.

— Нет!

Они смущенно показали второй рисунок. Девушка в комбинезоне, волосы убраны под шапочку, похожую на фуражку таксиста.

— Летающая девчонка-сорванец.

— Нет! Боже милосердный, нет! Как вы отрабатываете здесь свое жалование?

— Но, мистер Уайтвей, вы сами сказали, что читатели любят деревенских девушек и сорванцов.

— Я сказал: «Она девушка!» Читатели газет любят девушек. Добавьте ей красоты. Джозефина прекрасна!

Исаак Белл пожалел художников, готовых выпрыгнуть в окно, и вмешался:

— Почему бы вам не сделать ее любимой девушкой всех парней?

— Я понял! — закричал Уайтвей. Он расставил руки и, выпучив глаза, уставился на потолок, словно увидел сквозь него солнце.

— «Любимица

Америки в воздухе».

Художники недоуменно раскрыли глаза и растерянно посмотрели на журналистов, редакторов и менеджеров, а те в свою очередь растерянно посмотрели на Уайтвея.

— Что скажете? — спросил Уайтвей.

Исаак Белл негромко сказал Ван Дорну:

— Люди в бою чувствуют себя гораздо спокойнее.

Ван Дорн ответил:

— Не волнуйся, агентство выставит Уайтвею счет за твою идею.

Наконец заговорил старший редактор, пожилой, на пороге пенсии:

— Очень хорошо, сэр. Очень, очень хорошо.

Уайтвей расцвел.

— «Любимица Америки в воздухе»! — воскликнул главный редактор, и все подхватили этот клич.

— Нарисуйте это! Нарисуйте ее в летающей машине. Сделайте ее хорошенькой — нет, прекрасной!

Детективы незаметно обменялись улыбками. Исааку Беллу и Джозефу Ван Дорну показалось, что Престон Уайтвей влюблен в свою участницу.

Когда вернулись в кабинет, издатель снова стал серьезен.

— Думаю, вы знаете, о чем я вас попрошу.

— Да, — ответил Джозеф Ван Дорн. — Но, возможно, будет лучше, если вы выразитесь более определенно.

— Прежде чем мы начнем, — перебил Белл, поворачиваясь к единственному человеку из свиты, который последовал за ними в кабинет издателя и сел на стул в углу, — могу я спросить, кто вы такой, сэр?

Человек этот был в коричневом костюме-тройке, с целлулоидным стоячим воротничком и галстуком-бабочкой. Набриолиненные волосы облегали голову, как блестящий шлем. Услышав вопрос Белла, человек заморгал. За него ответил Уайтвей.

— Это Вайнер из бухгалтерии. Я предложил его Американскому обществу аэронавтики, которое официально санкционирует гонку, в качестве главного судьи. Вы часто будете видеть его. Вайнеру предстоит записывать время всех участников гонки и решать спорные вопросы. Его слово окончательное. Даже я не могу изменить его решение.

— И вы настолько ему доверяете, что он присутствует при нашем разговоре?

— Я плачу ему жалование, и мне принадлежит дом, в котором снимает квартиру его семья.

— Тогда мы можем говорить открыто, — сказал Ван Дорн. — Добро пожаловать, мистер Вайнер. Мы готовы услышать, чего хочет мистер Уайтвей от нашего агентства.

— Защиты, — сказал Уайтвей. — Я хочу, чтобы Джозефину защитили от ее мужа. До того как стрелять в нее, Гарри Фрост в приступе безумной ревности убил Марко Селера, конструктора, который строил ее аэропланы. Злобный безумец сбежал, и, боюсь, он охотится на нее — единственную свидетельницу его преступления.

— Да, громкое убийство, — согласился Исаак Белл. — Но никто не видел тела Марко Селера, а так как тела нет, окружной прокурор не смог выдвинуть обвинение.