Гонконг (др. изд.)
Шрифт:
Эллиот недоволен, что не застал своего адмирала в Хакодате. Уже известно из разговоров в кают-компании, что он намеревался склонить Стирлинга к решительным операциям на устьях Амура.
На другой день прибыл посыльный бриг с почтой. Привезли газеты за три месяца.
– Себастопол... Себастопол... – слышится среди английских офицеров.
Приходится вставать и уходить из кают-компании. Нельзя же подойти к неприятельскому офицеру и спросить: «Что же там?» Что наш Севастополь? Кажется, Севастополь держится. Один лишь отзвук его имени, услышанный здесь, заставляет с гордостью
Куда черт унес адмиралов? Где Стирлинг?
Хакодатские чиновники сообщили Гошкевичу под секретом, что посол Англии и генерал флота Стирлинг вместе с французским генералом отправились осматривать побережье России к югу от гавани императора Ни-ко-ра-и.
– К северу, – поправил Гошкевич.
– Нет... это... к югу...
В кают-компании офицеры «Барракуты», узнав про распоряжения, оставленные адмиралом Стирлингом, пожимали плечами от нескрываемого удивления.
...Пароход, спустив пары, тихо скользил под парусами по гладкому морю, под прибрежными утесами.
– Походит на остров Кунашир, – закидывая голову, говорил Сибирцев.
– Идем обратно в Нагасаки, – сетовал Гошкевич. – Как-то снесет все мой Точибан Коосай! Что-то он думает... Никак не можем увезти его из Японии.
– Куда же адмиралы ушли, что вам японцы сказали? – снова допытывался Мусин-Пушкин.
– Они говорят, ушли на опись наших берегов, но что Стирлинга постигнет неудача, мол, они с французом отправились на больших кораблях, а что на опись надо ходить на пароходах, как американцы.
– Странно, что они ушли на обзор наших берегов к югу от Императорской, это значит пойдут до корейской границы.
Вечером в море полный штиль. Машина заработала. Команда корабля и пленные готовились ко сну.
В жилой палубе на ночь выставляли караул. Дело обычное, «рутинное», как у них называется, но часовые с карабинами приставлены с обеих сторон около пленных, разместившихся в гамаках в середине палубы.
Сержант о чем-то поговорил с Масловым.
– Извиняются за свое командование, пытаются как-то помочь нам, – пояснил Маслов товарищам. – Сказал, что их команда просит нас песни попеть.
– Чего же им споешь! – насмешливо ответил Мартыньш.
– Просили спеть, как вчера.
– Веселые песни не запоешь! – молвил кто-то из глубины темной палубы.
– Давайте споем, люди просят...
– Можно! Проголошную!
Эх, помню, помню я... –в одиночестве затянул Маточкин, покачиваясь в гамаке.
Эх, как меня мать любила, –тихо подхватили густые и согласные голоса.
И не раз, и не два Она мне говорила...Маточкин слез с гамака:
Когда, Ваня, подрастешь, Не водись с ворами.Хор продолжал в мрачном согласии, как бы матовыми
жарко, с болью и жалобой ввысь поднял песню голос запевалы, -
Повелся с ворами, В Сибирь-каторгу пошел, Скован кандалами...Вокруг Маслова столпились «их» матросы. На этот раз команда заинтересовалась, что за слова у такой печальной песни.
Маслов перевел. Британцы смолчали. Это касается и их. Тут даже у злодеев из морской пехоты могли бы выступить слезы.
– Братцы, а как с маршевыми песнями шли по Японии...
Всем вспомнилось, как заходили в деревню Хэда.
Шел матрос с похода, Зашел матрос в кабак, Эх...– Свистуны! – раздалась команда.
Фьють, фьють... Сел матрос на бочку, Давай курить табак.– Ложкари!
Ой-эй-эй...Песню прервали, слышно стало, как тяжело работает машина парохода. Не качнет. Идем, как по реке. Неужели в Китайских морях всегда так?
«Плывут в Гонконг, а поют, как гонят их в Сибирь на каторгу, – подумал Стивенсон, выслушав объяснения своего переводчика. – И как вернулся матрос со службы...»
Здорово, брат служивый, Что, куришь табачок... –продолжал хор.
«Когда все это слушаешь, то человеку с воображением представляется битва под Севастополем. Какое там ужасное побоище и как геройски сражаются славные британцы, если враги на них идут фронтом с такими песнями. По сути, и нам надо бы усилить вдвое караулы. Но офицеры беспечны».
Матросы палубы и солдаты морской пехоты вылезли из гамаков и выкладывали перед певцами свои фамильные табакерки и грязные кисеты. Угостить больше нечем.
– Они давно плавают вместе, много пережили и хорошо спелись.
– Если им разрешить высказывать свободу мнений, то перестанут слушаться. Откажутся воевать, и начнутся безобразия. Все же дети рабов.
– Я не верю этому. Не может быть, чтобы матросы набирались из рабов.
А на другой вечер пленных прямо попросили спеть про мать, которая страдает за сына-разбойника...