Гонзо-журналистика в СССР

Капба Евгений Адгурович

Я изображал из себя образцового журналиста: много слушал, много фотографировал, мало лез с вопросами. Честно говоря, Машеров своим поведением, манерой общаться, компетентностью, грамотностью просто растоптал в дребезги мой пессимизм по поводу чинуш и политиков всех мастей.

Конечно, пусть и редко, но я и до этого встречал таких руководителей, но чаще на низовом уровне: директора предприятий, председатели колхозов. Они не страдали высокомерием и чванством, общались запросто, ровно — хоть с уборщиком, хоть с корреспондентом, хоть с вышестоящим начальством. И при этом — потрясающе знали свою сферу деятельности,

то дело, за которое были ответственными. Да-да, такими были Рикк, Волков, Исаков, Драпеза… Таким мог стать молодой-перспективный рационализатор Сережа Капинский с Гидролизного завода. Машеров был с ними одного поля ягодой, и тем более странным на мой взгляд казалось его нахождение у самой вершины вертикали власти… Там, обычно, удавалось закрепиться людям совсем другого типа… Ну да, был Косыгин, был Громыко, еще три-четыре ярких личности, которые при этом были неплохими профессионалами, но что касается обычного человеческого общения — тут Петру Мироновичу равных не было.

А белорусы такой народ — что угодно смогут сделать если попросить так, чтобы человек чувство собственного достоинства сохранил. Одно дело цыкнуть сквозь зубы, мол мигом начали кирпичи отсюда убирать! И совсем другое — заявить, что только на вас, мужики-работяги, вся надежда, работа станет если кирпич под навес не переложить! И нынешний руководитель БССР умел заставить кого угодно работать на триста процентов эффективнее, просто сказав нужные слова в нужное время правильным тоном.

Судя по вопросам, которые задавал Машеров, проходя по цехам и складам ПДО он и вправду имел представление о деревообработке и о ситуации в Дубровицком районе в целом. Особенно его интересовали инновации, рацпредложения… И тут Волков не собирался меня прикрывать:

— А вот возьмите хоть мореный дуб! Это ведь не моя идея была! Да! Мы все ходили, и не видели под носом огромных богатств! А этот… Гера, уже отлипни от своей фотокамеры и иди сюда, и, борони Бог, веди себя прилично, не изображай паяца! Вот — Белозор Герман Викторович, журналист нашего «Маяка»… Да! Просто пальцем мне показал — так мол и так, дубравы тысячелетние растут здесь, поворот реки располагается тут, а твердые породы пролегают вот так и потому русло не менялось веками. И водолазы со спасательной станции жалуются на коряги на дне. Мореный дуб!Невероятные запасы!

— Белозор? Я, кажется, читал что-то ваше в «Комсомолке» …- Машеров на секунду задумался, а потом удивленно качнул головой: — Точно! Статья большая недавно вышла, за вашей фамилией, про «минского душителя»!

Я согласно наклонил голову, но он еще не закончил:

— И штаны! Вот такие точно как у вас, с карманами и резинкой на щиколотке, их «белозорами» зовут, у меня дочка — вроде взрослая женщина, тридцать четыре года, а пошла в ателье и заказала! Представляете, — он повернулся к Волкову. — Говорит — писк моды. Хоть на дачу, а буду носить! Тоже ваша работа? Он хмурился, но было видно, что Машеров настроен дружелюбно и только делает вид сурового руководителя. Потому я ответил:

— Каюсь, грешен! Казнить нельзя помиловать! Петр Миронович, оно само как-то…

— Слушайте, Белозор, может мне товарищам из Минлегпрома на вас намекнуть, вы им объясните про эти штаны? А то всё джинсы, джинсы… И вот еще что — это ведь про вас мне Сазонкин какие-то невероятные вещи рассказывал, да? А где он, кстати? Валентин

Васильевич, идите сюда, вот взгляните на вашего экстрасенса… Нормальный парень!

На меня уставились два глаза, и мне поплохело. Как будто в душу дуло танка направили. Этот Сазонкин был явно совсем не обычным «человеком в штатском»! Я даже внешность его толком запомнить не мог — такой шатен среднего роста лет пятидесяти… Нос — прямой, лицо — овальное… Ну как его описать? А вот взгляд этот… Жуть!

— Герман Викторович, нам с вами нужно будет парой слов перемолвиться… — начал он.

Но Петр Миронович погрозил гэбисту пальцем:

— Не стращай мне прессу, Васильич! Слышишь? У меня еще с ним экскурсия по Дубровице и интервью!

Интервью? Отлично! А Сазонкин мне и самому нужен, поэтому я проговорил житейским тоном:

— Ничего-ничего, я с удовольствием отвечу на все вопросы, мне скрывать нечего, я за всё хорошее против всего плохого!

Волков оскалился. Убьет меня, наверное. Просил — не паясничать, а я не слушаюсь…

Машеров улыбнулся, кажется, только из вежливости. Золото, а не человек. А меня мой язык в могилу сведет! Может быть, прямо сейчас, потому что Сазонкин ухватил меня за локоть железными пальцами и повел в сторонку.

— Не соглашайтесь на перевод в Москву! — тут же выпалил ему в лицо я. — Может весной, а может летом поступит такое предложение. Не соглашайтесь так долго, как только сможете, лучше — вообще никогда!

— Да как вы… А мне ведь… Погодите-ка! — он снова вперился мне в лицо своим «бронетанковым» взглядом. — А вы ведь абсолютно уверены в своих словах сейчас!

В тоне кэгэбэшника мне почудилось удивление. Я пожал плечами:

— Вы можете думать что угодно. Может быть, вы станете серьезнее относиться к моим словам после того, что случиться в марте 1980 года в Плесецке…

Он дернулся.

Я помнил о катастрофе во время подготовки к запуску ракеты-носителя потому, что в принципе интересовался космической темой, но деталей назвать не смог бы при всём желании. Что-то там с топливом случилось, кажется — с перекисью водорода, больше сотни людей погибло. А какого точно числа — восьмого, восемнадцатого или двадцать восьмого… Тут я, честно говоря, боялся ошибиться. Да и чертов эффект бабочки — про него забывать тоже не стоило.

— Вы опять со своими штучками? Может ручку позолотить попросите? — кажется, Сазонкин был зол на меня.

— Да что хотите думайте, — я поднял руки в обезоруженном жесте. — Но я не враг нашей стране, не враг Белоруссии и Петру Мироновичу. Я стараюсь делать всё для того, чтобы люди, которые тут живут жили как можно лучше, а страна наша — расцветала и крепла. Но прекрасно осознаю, что не могу изменить что-то в одиночку… У меня нет власти, влияния, уважения — есть только слова. Я их произнес — дальше дело ваше.

— Эх, будь моя воля… — его рука непроизвольно потянулась к карману, но потом начальник охраны взял себя в руки. — Черт с вами, Белозор. Я запомнил. Я подожду марта. Но так и знайте — вы у меня под присмотром.

— Да ради всего святого! — эта фраза могла испугать меня месяца три назад, теперь я, что называется, пообвыкся.

Как там? Играешь в дурацкие игры — получаешь дурацкие призы. Иллюзий по поводу игр, в которые я волей-неволей ввязался у меня не было.

***