Гора Орлиная
Шрифт:
— Вы помогали ему, правда?
— Почему вы сомневаетесь?
— Нет… — запнулась Надя, — я не сомневаюсь, я спрашиваю…
Плетнев посмотрел на нее внимательно.
— Вам, возможно, кажется, что я плохо отношусь к нему? Если так, то вы несправедливы ко мне. Я отношусь к нему, как и ко всем, вполне доброжелательно. Мне с ним делить нечего, завидовать тоже нечему. Пути у нас разные. Мой путь самый верный — совершенствование! Я хочу, чтобы и вы пошли по этому пути. Но должен сказать, что я отношусь к вам не так, как ко всем, не так, как к Кольке Леонову, — он улыбнулся и заглянул ей в глаза. — В этом случае я немножко
«Конечно, он не похож на принца из «Алых парусов», — улыбнулась Надя, когда осталась одна, — но он честный и добрый».
Николай запретил себе думать о Наде.
Он приходил на работу задолго до начала смены и давал задания бригадирам, первую половину дня проводил в самом цехе, у станков, в обеденный перерыв находился постоянно в конторке, на тот случай, если кому из рабочих потребуется с ним переговорить, и только во второй половине дня, ближе к вечеру, снова садился за свой чертеж. Вечерние часы были самые трудные в жизни Николая.
Попробуй работать, завоюй почет, славу, докажи им! Вот Стаханов, шахтер… Еще вчера никто о нем и не слышал. А сегодня вся страна говорит. Возможно, что ему было еще труднее. В жизни случается всякое… надо все пережить… А что, если бы у него, у шахтера-богатыря, было с любовью такое? Хватило бы силы поднять на-гора сто тонн угля?
Николай задумался. Неожиданная мысль показалась ему ребячьей. Он вздохнул и придвинул чертеж.
Но пришла другая, тревожная мысль: получается, что он, Николай, никому не известный человек, равняет себя со Стахановым? Что это? Мальчишество? Зазнайство? Или уверенность? А почему бы и нет?! Ведь бывает же так, что человек сам беспристрастно и верно может оценить свою работу. Будь на его месте кто-то другой, ну, хотя бы тот же Бабкин или даже Плетнев, Николай не побоялся бы назвать его усовершенствование настоящим изобретением, да к тому же еще значительным. Получается, что вместо одного станка три работают. Значит цех втрое оснащенный, втрое сильней… Но пусть об этом скажут другие.
«Не славь самого себя, а дело делай!» Стукнул кулаком по столу и рассмеялся.
Наконец наступил день испытаний приспособления. По совету Алексея Петровича, Николай остановил свой выбор на Нине Трубиной. Эта новая работница — токарь средней квалификации. Можно было испытать приспособление на станке Бабкина — лучшего токаря в цехе, или на станке Аркашки Черепанова, который мог бы сделать это не хуже Бабкина, или на станке Феди Стропилина — ведь тот так рвался, чтобы загладить свою вину. Но все они шли впереди других. А Николаю было важно показать, что его приспособлением может овладеть каждый.
Прежде чем стать к станку, Нина со всех сторон осмотрела его, словно видела впервые, даже открыла крышку коробки скоростей, где, покрытые золотящимся маслом, гнездились крепко связанные детали. Все было точно пригнано, все понятно, все знакомо. И только суппорт станка был какой-то странный, незнакомый: вместо одного резца — три, и под каждым — своя деталь. Да еще смущали люди, которые смотрели из-за плеча и едва не подталкивали под локоть.
— Не торопись, — предупреждал он, — покрепче зажми, покрепче.
Нина приладила в кулачках последнюю деталь и резким рывком ключа зажала ее, осмотрелась и осторожно включила станок…
Все было таким, как всегда. И ровное гудение шестерен, и шуршание медленно текущей сливной стружки, и капли эмульсии, радужные, падающие на разогретый металл, и пар от них, и все более усиливающийся блеск обтачиваемой детали… И все было совсем иным — волновало, тревожило.
Николай чувствовал, угадывал это волнение, иногда шутки ради произносил какое-то смешное словцо, но сам даже не улыбался, смотрел в резцы, смотрел напряженно, ожидая чего-то, готовый ко всему. Напряжение все росло, и от долгого ожидания, от нетерпения становилось досадно, что все еще ничего не случилось. Одумавшись, он вздохнул, только теперь поверил в то, что сделал, и попросил остановить станок, словно боясь, что все будет испорчено, взял деталь и начал ее рассматривать, убедился, пустил по рукам. Кто-то промерял ее штангелем — все было точно. Хорошими оказались и две другие детали. Их передали Николаю и пошли за ним, в его конторку — под крышу, по грязной, почти вертикальной лестнице с частыми мелкими ступеньками.
— На голубятню полезли, — сказал паренек в красной рубашке, ученик токаря, и покатил тележку с деталями.
Первым заговорил заместитель Сергея Сергеевича, высокий, худой, всегда небрежно одетый Чижов, с плохо повязанным галстуком, из-под которого светилась медная потертая запонка. Поглядывая на Плетнева, представителя инженерно-технической секции, он сказал:
— Очевидно, Николай Петрович, вы ждете нашего суждения? Что ж, деталь обточена правильно, как эта, так и другие две. Это правда.
— Надо узаконить и распространить, — осторожно намекнул Леонов.
— Да, — подтвердил Чижов, — это правда. Но, как всякое новшество, его следует обсудить со всех точек зрения. И прежде всего вот с какой: каждый ли токарь сможет выполнить данную работу?
— А я недаром взял Трубину. Теперь видно, что с этим справится даже токарь невысокого разряда.
— Справедливо говорите, но тут нужна не только квалификация… — заговорил невозмутимо Плетнев. Он смотрел на Леонова так, словно был с ним едва знаком и почему-то называл на «вы».
Николай не обратил внимания на тон и продолжал слушать.
— …не только квалификация, но и большое внимание и способность. А если мы сразу вооружим несколько станков подобным приспособлением, то вы завтра же завалите нас бракованными деталями. Надеюсь, это не входит в ваши расчеты?
— Так что же вы предлагаете? — сдержанно спросил Николай, тоже переходя на «вы».
— Оставить пока приспособление на одном станке, — ответил вместо Плетнева Чижов. — Как вы думаете, Василий Григорьевич?
— Да, это самое разумное.
— Оставить на одном станке, — продолжал воодушевляясь Чижов, — и пусть все ходят и смотрят, как это получается. Своего рода школа опыта. Это будет очень злободневно. Теперь везде такие школы. Как вам кажется, Николай Павлович?
— Не думал. Я хочу, чтобы предложение было широко реализовано, получило признание и принесло пользу. У нас ведь мастерские, а не выставка.
— Это правда. Но подумайте, дорогой Николай Павлович, ведь каждый токарь не сможет…