Горацио (Письма О Д Исаева)

Фальков Борис

– Я буду называть его вообще гражданином О. Д. Исаевым, а за обедом Одиссеем... Лаэртовичем, - припискнул мальчишка, пустив петуха на "Э".

– Остановись, - шлёпнул его по плечу Бурлюк.
– Он наш старый друг. Хорошо говорить о друзьях гадости, да ещё за глаза?

– Он ещё и наш хозяин, - съехидничал мальчишка.
– Вернулся на свою Итаку, где ещё никогда не бывал. И теперь устроит порядок: побоище. А о хозяевах все говорят за глаза плохо. А в глаза - хорошо.

– Я отберу у тебя эту книжку, - пригрозил Бурлюк.
– Что за дурацкое свойство,

принимать книжки так всерьёз? Надо же и своей черепушкой поваривать. Вот я заставлю тебя побольше ходить в окрестностях...

– Ну да, там много пищи для ума...

– Пойди, помой губы, умник! У тебя рожа чёрная от шелковицы. И заодно прочисть нос, козы торчат.

– Они засохли, - возразил мальчишка.
– Вода их не возьмёт, я лучше так, посуху... А у тебя тоже под носом грязь.

– Сам засохни!
– улыбнулся Бурлюк.
– У меня не грязь, а благородные масляные краски.

– Ну, и какая разница?
– коварно спросил мальчишка, благоразумно отодвигаясь на шаг в сторону, подальше от карающей длани, уже пришедшей в движение. Но нет, угрожающий жест имел совсем иной смысл.

– Это мысль, я подумаю, - рассеянно проговорил Бурлюк, подымая руку в знак приветствия прибывшему. Самое время было это сделать.

Они обнялись и по давно установившейся привычке трижды расцеловались.

– Проклятый портфель, - приговаривал Исаев после каждого поцелуя. Проклятый живот. Проклятый подъём.

– Проклятый холм и дом на нём тоже, - вставил мальчишка.

– Опять?
– спросил Бурлюк.
– Стремишься пообедать на собачьей подстилке, за дверью?

– Простим его, - сказал Исаев.
– Щеник-то бурлюковской породы, суббурлюк.

– Меня зовут Юра, - поправил мальчишка.

– Вообще-то он парень ничего, - сказал Бурлюк.

– Верю.

Исаев дружески похлопал мальчишку по плечу. Тот в ответ беззлобно усмехнулся, но отодвинулся. Может быть, он расценил всё дружеское в этих хлопках как фамильярное. Мальчишка был настороже и явно держал дистанцию. И искал одобрения такому поведению со стороны отца. Именно так следовало интерпретировать косой взгляд, брошенный им в ту сторону.

– Двенадцать уже есть?

– Есть, - подтвердил мальчишка, - пробило.

– Крепкий орешек, - сказал Исаев.
– Я буду называть тебя Юрий Владимирович, чтоб мне так жить!

– Будешь осматриваться, или как?

Бурлюк показал пальцами - что именно "как".

– Нет, только водички, холодненькой. Бог Бахус умер, слыхал? Так сказал Ницше, и я ему верю: мой собственный опыт таков же, - засмеялся Исаев.
– Не говоря уже о государственной антиалкогольной политике. Наверное, на государственных верхах - тоже все ницшеанцы. Надо бы сообщить, куда следует... о государственном перевороте. Но я лояльный среднестатистический подданный. Так что тащи мне три кружечки воды, а после ещё один маленький стаканчик.

На подходе к веранде Исаев обернулся. С такой высоты равнина ещё больше походила на дно высохшей морской бухты. Но сам он теперь не стоял на этом дне, а парил над ним, подобно птице с длинными ногами и смещённым к животу центром тяжести. Из-за этого

смещения парение смахивало на скольжение по склону вниз, с явным ускорением и такой его неумолимостью, будто бы он был обязан проделать весь этот несомненно запланированный путь и непременно в конце его грохнуться в реку. С такой высоты можно было бы снять прекрасный план равнины, и Исаев с жадностью пытался охватить взглядом все выкрутасы, выписываемые рекой, все её отростки-затоки, расположение рощиц и далёкого леса, хуторок сразу на той стороне реки и большое село в трёх километрах, тени, отбрасываемые холмами на луг, и окутывающую всё это фиолетовую дымку, и выползающий из болотца предвечерний туман. И сами падающие с небес на равнину сумерки.

– Вот этот хутор - и есть Здоймы, - сказал Бурлюк.
– Они там все под этой фамилией: Здоймы.

– Наверное, не местное племя, - предположил Исаев.
– Наверное, семья переселилась когда-то с Запада, да поселилась в сторонке, да размножилась... Верно?

– Не спрашивал, - отрезал Бурлюк.

Он был давно не брит и, на свежий глаз приезжего, так же давно не мыт. Пальцы Исаева механически нащупали рваную дырочку на том месте, где ещё недавно на рубашке была пуговица. Аналогии напрашивались сами. Исаев отрицательно качнул головой: нет, распускаться он не собирался.

– Нравится?
– лениво спросил Бурлюк.

– Похоже на высохшее море.

– Это так и есть. Мы - на берегу древнего, так называемого "скифского моря". В этом не приходится сомневаться, достаточно побывать по ту сторону холмов.

– И что там?

– Там - не спуск, как ты ожидаешь, поднимаясь на холм, не очередная долина, а ровная до горизонта степь на уровне вершин того, что отсюда кажется холмами. Получается, наша равнина лежит на другом уровне, чем степь наверху, и тоже - тянется до горизонта, но в свою сторону. Наверное, до Крымских гор, замыкающих её с Юга, то есть, южный берег бывшего моря - Крымские горы. Значит, эти холмы - не холмы, а тоже берег этого моря, но противоположный. Вернее, берег залива на его западной границе.

– Отлично, - одобрил Исаев.
– Я всегда мечтал поселиться на берегу моря. И не важно, что его уже кто-то выпил. Сойдёт и так. Всё уложится в мой бурдюк.

Он похлопал по животу.

– Не лопнул бы...
– абстрактно заметил Бурлюк.

Что-то в этом диалоге напоминало другой, с бабкой Здоймихой. Заразился братец, подумал Исаев, мимикрирует. Артист. Впрочем, из этого можно извлечь пользу: кто-то же должен взять на себя общение с туземцами, с аборигенами дна морского, с этими жуткими скифами.

Вода оказалась железистой. Исаев не допил кружку, хотя и не вполне утолил жажду. Потом он обошёл дом, зачем-то пощупав его стены. Бурлюк хмуро следил за его действиями. Успел войти в роль хозяина, подумал Исаев.

– Ставни, - резче, чем собирался, сказал он.
– Непременно нужно поставить ставни! Что это за дом - без ставен!..

Вот и всё на сегодня. Уф. Скажи-ка, в

чём, ПО-ТВОЕМУ, причины всего этого?

За верность изложения ручаюсь, как

если бы оно записывалось на магнито